Орел и Дракон

– Но лошади не отдохнули, – напомнил Орм.

– Ну, пусть сдохнут! Пока они будут отдыхать, уже спешить станет некуда!

И уже вскоре отряд из двух десятков всадников покидал усадьбу гостеприимного сеньора Майнрада. Последний едва мог опомниться от потрясения и ужаса после вторжения норманнов в его дом и разыгравшейся битвы, но, когда гости растаяли в ночи, мог возблагодарить Господа. Норманны увезли только молодую женщину, жену убитого виконта, и какой-то ящик из ее поклажи. Да еще забрали оружие и лошадей погибших. Его домочадцев, вовремя спрятавшихся по углам, никто не тронул, дом не разграбили, даже серебряная посуда и украшения остались целы. И хотя теперь ему предстояло отмывать помещения от крови и хоронить десяток трупов, сеньор Майнрад считал, что легко отделался. Наверное, Господь хранил его, давая знать, что одобряет обет неограниченного гостеприимства, пусть оно и чревато такими вот потрясениями.

Глава 15

Обратная дорога казалась Теодраде похожей на один длинный прерывистый сон. Она ехала на коне Тибо, сидя позади седла и цепляясь за пояс самозваного виконта – все же это был франк, единственный христианин среди толпы язычников, к тому же немного знакомый. Он оказался младшим сыном того виконта Теодеберта, которого Теодрада помнила, а сам назвался виконтом только для того, чтобы «подчинение» ему целой норманнской дружины выглядело более правдоподобно. Из его слов она поняла, что нужно им главным образом сокровище Святой Троицы, но для вполне благочестивой цели – исцеления Хериберта, аббата из Сен-Валери-на-Сомме. Об этой обители она слышала, хотя не могла взять в толк, почему норманны так заботятся о ее настоятеле.

Рери и сам с трудом мог бы ответить на этот вопрос. За это время он привязался к сумасшедшему монаху, чувствуя невольное уважение к его качествам, хотя совсем не эти качества его всю жизнь учили уважать. В своем бескорыстном и самоотверженном стремлении помочь и спасти всех, кто только в этом нуждался, Хериберт и впрямь выглядел безумцем, но Рери невольно тянуло позаботиться о том, кто о себе заботится так плохо, хотя он не признался бы в этом даже себе. В действиях Хериберта проявлялся своеобразный героизм, и Рери не хотел уступить «чокнутому франку».

Иной раз Теодрада засыпала на ходу – накопившаяся усталость одолевала все ее беспокойства и опасения, и давно свалилась бы с коня, если бы Торир не догадался длинным ремнем привязать девушку к спине Тибо. На рассвете она очнулась и обнаружила себя лежащей на земле, вернее, на охапке травы в какой-то роще. Вместо одеяла кто-то укрыл ее толстым шерстяным плащом, от которого пахло мужским потом, дымом костра и чуть-чуть – морем. Судя по шуму и звукам норманнской речи, все остальные тоже были поблизости – видно, устроили привал. Но Теодрада была так счастлива, что ее не трясет на конской спине и можно дать покой усталому телу, что не хотела даже есть. Она училась довольствоваться малым, но именно сейчас осознала, как мало ей нужно на самом деле!

Отдыхали до полудня, и то больше ради лошадей, чем людей – молодой конунг торопился. Потом снова тронулись в путь. Навстречу иной раз попадались ватаги беженцев; при виде норманнов они разбегались, прячась в рощах и виноградниках, но норманны не обращали на них внимания.

Еще не стемнело, когда впереди показались знакомые стены Сен-Кантена. Этот город, основанный еще римлянами в землях галльского племени веромандуев и носивший поначалу имя Августа Веромандорум, видел немало войн и несчастий, но не верилось, что теперь он оправится. Теодрада, к тому времени придя в себя, с немым потрясением смотрела на знакомые улочки города, по которым они проезжали. Сен-Кантен почти вымер. Жители исчезли: уцелевшие разбежались, кто-то, вероятно, оказался в плену, немало и погибло, причем кое-где в укромных углах еще лежали неубранные тела – норманны очистили только улицы, чтобы не мешало ходить и не несло трупной вонью. Но вонь уже ощущалась, и казалось, что пахнет само огромное тело погибшего города. Тут и там чернели пятна пожаров – в суматохе угольки из очагов подожгли деревянные постройки, а хозяевам и грабителям было не до того. Все двери были выломаны, воротные створки сорваны с петель. Везде валялись какие-то тряпки, поломанная утварь, клочки сена, обглоданные кости – Теодрада не удивилась бы, если человеческие. Ей хотелось закрыть глаза, но она все смотрела и пыталась понять: за какие грехи Господь сделал это с Сен-Кантеном?

А везли ее, как она с изумлением поняла, не куда-нибудь, а в монастырь Святой Троицы. И она, и сокровище возвращалось назад, туда же, откуда бежали… всего каких-то три дня назад. А казалось, что прошло несколько месяцев.

Во дворе она увидела сестру Бернарду и сестру Гудулу. И обе с изумлением смотрели на Теодраду, которая въехала в обитель с отрядом норманнов, да еще и в роскошном мирском платье. Однако, ее возвращение означало, что и сокровище Святой Троицы в руках захватчиков. Теодрада хотела спросить у сестер, где аббатиса, что-то сказать в свое оправдание, хотя что она могла сказать? Что возложенная на нее задача оказалась не по силам слабым женщинам?

Молодой норманнский король тем временем соскочил с коня и пошел в трапезную, так уверенно, как к себе домой. Бородатый старик отвязал от седла мешок с реликвией – уже новый, взамен старого, пострадавшего в битве – и понес следом. Тибо помог Теодраде сойти с коня, и она тоже пошла в трапезную, словно сокровище тянуло ее за собой.

Здесь обнаружилась и мать Радеберта, и еще несколько монахинь. Аббатиса сидела возле скамьи, на которой лежал какой-то человек, монах, судя по всему – немолодой, полуседой, рослый и когда-то сильный, но теперь и изможденный и слабый. Увидев вошедших, он повернул голову, и в крупных чертах бледного лица отразилась радость.

– Я привез эту вашу штуку, – вместо приветствия сказал ему король норманнов. – Как она работает? Дать тебе ее?

– Мы должны спросить позволения у матери-аббатисы, – слабым голосом ответил больной, вернее, раненый. – Ей доверено Богом хранить реликвию.

Мать Радеберта, похудевшая и побледневшая за эти дни, непохожая на себя, встала, не замечая никого и ничего, кроме ящика, который норманны вытащили из мешка. Вдруг она упала на колени, прижавшись лицом к ящику, и так замерла. Только губы ее шевелились, произнося слова молитвы. Видимо, она не верила такому счастью, что драгоценность, за которую она отвечает перед Богом и всем христианским миром, снова вернулась в обитель.

– Здравствуй, Теодрада, благослови тебя Господь, дитя, – сказал Хериберт. – Для твоей матери и родных будет большим счастьем увидеть тебя невредимой.

– Где они? – Теодрада перевела взгляд на него.

– Графиня Гизела вот-вот приедет: она оставалась в Амьене, но ей послали весть, что сын ее найден живым. Он тоже болен, но теперь, когда сокровище снова с нами, Господь пошлет ему выздоровление. Он находился все это время в обители Сен-Кантен. А граф Гербальд здесь, в городе. Он каждый день навещает меня и делает все, что в человеческих силах, чтобы облегчить несчастье, обрушившееся на нас.

– Но что здесь могут человеческие силы? – негромко ответила Теодрада. – Я видела по пути, что стало с городом.

– Никогда нельзя отчаиваться, дочь моя. Граф Гербальд уже договорился с королем Харальдом, старшим братом, что норманны не возьмут отсюда пленных, а за это им будут предоставлены съестные припасы. За ту помощь, которую им оказал граф Гербальд во время битвы, они вернут часть захваченных богатств, в основном церковные сосуды и книги. Скоро они уйдут, и наша земля залечит свои раны.

– Они уйдут. Придут другие.

Говоря это, Теодрада не могла избавиться от мыслей о самой себе. Что с ней теперь будет? Даже если никто не помешает ей остаться в монастыре и наконец принять постриг – сумеет ли она вести ту спокойную монашескую жизнь, о которой мечтала? Теперь она хорошо знала, как ненадежен покой и как призрачна безопасность даже за монастырскими стенами. И что тогда ей делать? Но ведь ее долг – не искать покоя для себя, а служить Богу и ближним, даже если осуществлять это служение приходится при блеске норманнских мечей.