Орел и Дракон

– Да, пусть благословит его Бог.

– Я думаю, он сумеет устроить вас на ночь поудобнее, чем на охапке соломы, – это Хильдемар произнес таким тоном и так выразительно глянул при этом на сеньора Хродина, что тот почувствовал прямо-таки непреодолимое желание уступить монахиням собственное ложе – деревянную кровать, похожую на большой ящик, наполненный соломой, с периной поверх нее.

– Ничего не нужно, – Теодрада качнула головой. – Мы привыкли довольствоваться малым, и особые удобства нам ни к чему. В доме доброго сеньора Хродина есть люди, более взывающие к его заботе. А мы, слава Господу, молоды и здоровы и можем поспать и здесь.

– Как скажете, – Хильдемар остался не слишком доволен, но спорить не стал. – Тогда позвольте пожелать вам спокойной ночи, не стану долее вам мешать. Завтра нам придется тронуться в путь на самой заре.

На рассвете, когда спутницы разбудили Теодраду, ее подстерегала еще одна неожиданность. Поверх мешка, в котором таился драгоценный ящик, лежало верхнее платье – стола, называемое так по старинному римскому обычаю, широкое, богатое, из зеленого сукна, расшитое золотыми узорами, а еще длинный шелковый пояс с бусинами и бляшками на концах и большое белое покрывало-омюз, головной убор замужней женщины. Теодрада носила подобное в то время, когда была замужем за графом Санлисским.

– Это принес тот сеньор и сказал, чтобы ты надела, – пояснила Гунтильда.

– Что еще за новости? – изумилась Теодрада. – К чему мне это?

– Вам следует это надеть, Теодрада, – подтвердил и сам Хильдемар, когда она умылась и вернулась в дом. – Я понимаю ваше удивление и даже, вероятно, нежелание, но это необходимо. Необходимо ради сохранности вашей драгоценности. Вы ведь думали, что, возможно, вас станут преследовать? И норманны, да и мало ли во время войны охотников поживиться чужим добром? Разве мало ценностей в такие времена меняет хозяев вопреки желанию последних? Мы должны сбить преследование со следа. Если кто-то захочет завладеть вашим сокровищем, то будет искать трех одиноких монахинь. Если же вы наденете это платье, то вас будут принимать за мою благородную спутницу – сестру, жену, если позволите. Никому не придет в голову, что вы и есть хранительница сокровища, а две монахини вашей свиты не привлекут никакого внимания. Я понимаю и уважаю ваше стремление отринуть все мирское, но сейчас, я полагаю, вам нужно призвать на помощь смирение и согласиться на то, что не по вкусу вам, но требуется ради спасения сокровища. Уверяю, никто не подумает, будто вы нарядились в это платье из пристрастия к роскоши. Считайте это вашим отшельническим рубищем, только немного особенным. Разве вы не способны сделать над собой это усилие?

– Да, разумеется, – несколько растерянно ответила Теодрада.

Хильдемар обрадовался одержанной победе, не подозревая, что за мысль сделала ее такой сговорчивой. Мысль мелькнула в тот миг, когда он произнес «принимать за мою благородную спутницу – сестру, жену…» Жену! И она все вспомнила. Вспомнила, как виконт Хильдемар приезжал в Амьен пять лет назад, когда ее мать только что сочеталась браком с графом Гербальдом. И как потом кормилица шепнула ей, что молодой виконт просил ее руки. Графиня Гизела отказала, ссылаясь на то, что ее дочери предстоит стать монахиней. Но через два года король предпочел отдать ее руку графу Санлисскому. Узнав об этом, виконт Хильдемар не мог не затаить обиды. Если тебе предпочитают Бога, остается только смириться. Но когда тебе предпочитают другого смертного, которому ты ничем не уступаешь – это оскорбление.

Сейчас Хильдемар вовсе не выглядел оскорбленным. Он был сама скромность, благочестие, доброта и заботливость. Возможно, он уже и забыл о том давнем сватовстве, – с надеждой подумала Теодрада. Наверняка у него давно есть жена и дети.

Принесенную одежду она все-таки надела. Стола ей была велика и широка, но на такие мелочи никто не обращает внимания – главное, что платье дорого и красиво, хотя уже весьма поношено. Видимо, Хильдемар купил его у женщин из семьи сеньора Хродина. Сестра Ида расчесала Теодраде волосы, закрутила и уложила на голове, чтобы покрыть омюзом, поверх которого перевязала цветной лентой, и при этом буркнула под нос, что теперь та выглядит настоящей графиней. Только накидки лишней в доме сенора Хродина не нашлось, но Хильдемар обещал при первой же возможности восполнить недостающее. Зато десятилетняя внучка хозяина принесла и с застенчивым видом положила ей на колени старательно, хоть и немного кривовато сплетенный венок из полевых цветов, выражая этим свое сочувствие молодой печальной гостье. Теодрада улыбнулась девочке: ее тронул этот знак внимания, и она надела венок поверх омюза. Цветочные венки вместо обручей или диадем нередко носили во Франкии и мужчины, и женщины. И девочка от радости даже захлопала в ладоши, давая понять, что теперь гостья ну очень красивая!

Самой Теодраде с непривычки было неловко в мирском платье, да еще таком богатом, но воспоминания девичьей поры и времен замужества, когда она носила одежду не хуже, ожили в ней, и она вновь против воли почувствовала себя не смиренной служанкой Господней, а женщиной королевской крови и графского достоинства. Даже осанка, походка, выражение глаз ее изменились, и, когда она вышла во двор, где Хильдемар ждал ее возле оседланного коня, у него внутри что-то дрогнуло. Желать эту молодую женщину стоило не только и не столько ради ее происхождения и родства.

– А где ваша семья, виконт? – спросила она. – Надеюсь, вашей супруге и детям не грозит попасть в руки врагов, пока вы здесь заботитесь о нас?

– О моей дорогой супруге, Адельтруде, дочери Хагноальда из Кателе, уже третий год как заботится сам Господь.

– Она в монастыре?

– Увы, она умерла. Умерла через год, истаяв от скорби по нашему единственному ребенку, который не дожил и до двухлетнего возраста. Отец мой, как вам, должно быть, известно, скончался много лет назад, пока сам я еще был малым ребенком, так что я пережил все свои земные привязанности и забочусь нынче лишь о спасении души.

Нельзя сказать, чтобы эти благочестивые слова порадовали Теодраду. Она предпочла бы, чтобы благородная Адельтруда, дочь Хагноальда из Кателе, жила и здравствовала в окружении многочисленных отпрысков славного древа. Теодрада сама не знала, чем ей может повредить свобода виконта Хильдемара от семейных уз, но воспоминания о его выраженном вчера ночью восхищении, его подчеркнутое внимание и забота почему-то были ей неприятны. Как ни далека была юная вдова от любовных и вообще земных помыслов, женское чутье помогало ей правильно понять выражение его глаз. А при ее нынешних намерениях и настроении чье-то влечение к ней как к женщине было не только неуместно, но и оскорбительно.

Теодрада слишком давно не ездила верхом, да и лишних лошадей не было, поэтому сам виконт посадил ее позади своего седла, а двух монахинь взяли на коней его люди. Еще до полудня удалось преодолеть значительный участок пути, оставив далеко позади уныло бредущую толпу беженцев, и Теодрада, несмотря на усталость, приободрилась. Если все пойдет так же гладко, то завтра она очутится в Реймсе. Реликвия будет в безопасности, а им с сестрами уж конечно найдется место в каком-то из тамошних женских монастырей, где они переждут до того времени, когда можно будет вернуться в Сен-Кантен. Не навсегда же норманны в нем расположились!

В полдень остановились отдохнуть на постоялом дворе. Здесь, где норманны не бывали уже несколько десятилетий, жизнь была поживее, местность побогаче. Виконт Хильдемар называл ее своей женой, и хотя Теодраду это коробило, она смирилась.

– Если кто-то будет расспрашивать, ему скажут, что проезжал знатный сеньор с супругой, вот и все, – убеждал ее Хильдемар. – Никому и в голову не придет, что это на самом деле вы и сокровище Святой Троицы. Нас будут искать где угодно, но не там, где мы находимся.

Это звучало убедительно. Если бы сама Теодрада была теми врагами, что ищут трех монахинь с мешком, ей не пришло бы на ум даже подозрение, что искомые находятся в отряде «знатного сеньора с супругой». Уму Хильдемара следовало отдать должное. И если бы она так же твердо могла верить в доброту его намерений, то ей было бы не о чем беспокоиться.