Оридония и род Людомергов (СИ)

Быстросчет вздохнул.

— Может быть, вернуться тебе? — спросил неожиданно Варогон.

— Куда?

— В Фийоларк.

— Нет… не… а почему ты так говоришь?

— Когда у тебя глазенки к макушке прилипают от вида порубленного мяса, тогда и я скажу, что ты не готов к пути. Поэтому вертайся в город. Оставь за себя Ирпора. Он хваткий. Порубил двух али трех пасмасов из войска Быка. Глаза на месте у него. Голова светлая. В такие дали с темной головой идти — верная смерть.

Холкун почувствовал, что краснеет. Даже слезы обиды выступили на его глазах.

— Это от неожиданности все… обычно… — попытался оправдаться он.

— То ли еще будет! — вздохнул Варогон. — Порой ум нужен, а не только моя смекался. Хитер я, но не умен. Про то знаю. Ум у тебя есть. Видно. Только трус ты…

— Нет… не говори… как ты смеешь!.. — Холкун вяло защищался и ойкнул, когда огромная рука Варогона схватила его за шиворот, встряхнула и притянула к лицу воина.

— Не знаю, что вы там торгаши делите, — зашипел он. — Но я нанялся к тебе защищать от разбойников, а они ноне армиями ходят. Непривычно так ходят. Не ходят так разбоем, понял, — затряс брезд торговца. — Не услышал ты главного. Ждали нас здесь. Знали про нас. Не понял? — Он отпустил Каумпора.

Холкун отшатнулся, упал на спину, поднялся и закрыв рот рукой, чтобы не закричать, пошел прочь. Куда глаза глядят.

— Кто идет? — остановил его часовой.

— Я, — пискнул он. — Каумпор…

— Зачем туда-то. Опасно там.

— Оставь… оставь… — Быстросчета шатало. Он шел прочь от каравана, зажимая обеими руками рот, готовый изрыгнуть дикий крик. Пройдя с сотню шагов, он упал на колени, зажал голову между руками и повалился лбом в землю. — Боги, Владыка, уберегите… — шептал он как заведенный. Только теперь он окончательно осознал, что вместо того, чтобы с караваном уйти от политических игр трех торговых гильдий: Аснара, Линула и Мириула, он, приняв в караван капиталы Аснара, включил себя в передовые ряды его сторонников и завел сам себя в самую гущу схватки.

— Я не хочу вам врать или что-то скрывать от вас. То, что скажу вам будет наше и только наше. Никому не говорите о моих словах.

Целый день пути, проведенный в покачивании на спине грухха; жаркое прибрежное солнце, нещадно пекшее с небес; пустынная дорога, по которой мерно двигались животные и олюди, — все это позволило Каумпору основательно поразмыслить над тем, что произошло вчера и что, как он понял, намечается в ближайшем будущем.

Его раздумья все чаще и чаще сводились к игре, которую очень любят холкунские мальчишки. Она называется неровность и камешки. Смысл ее заключался в том, чтобы при помощи специально сделанных округлых камешков первым обогнуть по кругу площадку сплошь усеянную препятствия и неровностями. Камешки катали ногтем среднего пальца так, чтобы они использовали неровности в свою пользу. Нужно было сбить с пути соперников, — лучше всего оттолкнуть их в глубокий угол — не дать сбиться с пути самому, и прогнать шарик несколько кругов. Всякий последующий круг шарик увеличивался в размерах и его было сложнее сбить другими шариками, меньшими по величине и весу.

Быстросчету казалось, что он самый маленький шарик. Теперь он это понял, хотя до вчерашнего дня мнил себя хотя бы вторым по величине с конца. Всего типов шариков было пять. Так вот он был вторым с конца, а против него выставили сразу два шара пятого типа. Как с ними биться, он понятия не имел. Привкус поражения, которое он ощутил вчера — горечь страха вперемешку с унизительной кислотой вынужденного смирения — холкун никогда не забудет. Он ощущал ее до сих пор на кончике языка. Иной раз он водил им по небу, чтобы напомнить себе. Это было невыносимо.

Варогон изредка подъезжал к нему и внимательно на него смотрел.

В первые два раза его подъезжания, Каумпору вдруг так сильно захотелось крикнуть ему "Что смотришь? Я уеду! Уеду! Не смотри!!!", но он перебарывал свое желание, переходящее в панику, стискивал зубы и молчал.

Если бы он был один — хотя один он никогда не был — тогда, возможно, он плюнул бы, развернулся и скрылся за ближайшим поворотом. Он мчался бы прочь и наслаждался своим предательством. И пусть бы его даже нагнали, пусть свалили бы наземь, напрыгнули и перерезали глотку. О, это было бы проще, чем нынешнее его тяжелое положение.

Сам себе Быстросчет казался приговоренным, которому донесли, что его ждет смерть, но забыли сказать, когда. Что смертный приговор свершится не вызывало сомнений. Мучила лишь неопределенность. Когда?

Изведя с равнин еще несколько оттенков зеленого, Владыка закрыл свой желтый пламенеющий глаз. На землю спускались сумерки. Караван, не в пример своему поводырю воодушевленный произошедшим расположился в стороне от дороги. Бесчисленные разговоры возбужденных горожан о вчерашней схватке уже обрастало небылицами.

Каумпор, Ирпор, Илло и Варогон — все те, кому суровая реальность даровала доверие холкуна, сидели в стороне от лагеря и смотрели в сгустившееся пространство. От ближайшей рощицы поволокло легкой сизой пеленой. Пора туманов вступала в свои права.

— Мы не скажем, Каум, — дал обет за всех Илло. Он был польщен тем, что холкун призвал его и сидел гордо выпрямив спину, напряженно вслушиваясь в непроизнесенные еще слова конубла.

— Я верю вам, — ответил Каумпор и вонзил в землю кончик кинжала. Некоторое время помолчав, он принялся рассказывать им предысторию нападения и свои догадки. По мере его рассказа лица у слушателей вытягивались. Лишь у Варогона физиономия оставалась безучастной. Он внимательно изучал свой сапог, снимая палочкой с него крупицы приставшей глины.

Наконец, холкун рассказал все, что знал, все, о чем подозревал.

— В нехорошее дело ты обернул хорошее, — клацнул языком Илло. Он выглядел растерянным. Быстросчету подумалось о том, что, наверное, таким же растерянным его видел вчера брезд.

— Нет в том вины твоей, братец. Отказаться ты не мог, — вступил в разговор Ирпор, — перечить Аснару… — И он передернул плечами. — Подумать о таком: сражения, столько порубленных — подумать о таком было немыслимо.

— Радеть надо не о том, что прошло, — прервал лирику Варогон. — Думать надо, что будет. — И он снова углубился в рассматривание своих сапог.

— Сказать надо иных конублам об этом. Они сами решат: с нами быть или назад идти, — предложил пасмас.

— Не выбор это, Илло, — покачал головой Каумпор. — Не останутся они одни на тракте. Привязаны к нам, сам знаешь.

— Ну когда нет надобности, то и не надо, — снова отсек начинавшуюся лирику брезд.

— Не караван получается, войско прямо-таки, — усмехнулся Ирпор. Он вытащил меч и стал им поигрывать, подбрасывая вверх.

— Верно сказал, — неожиданно проговорил Варогон. Его сапог с силой впечатался в землю, подняв клубок пыли. — Коли нас на такое поставили, то идти нам не как каравану пристало, но как армии.

— Что ты хочешь сказать? — не понял Каумпор.

— Многое хочу сказать, — огорошил его Варогон. — Думаю сейчас. С мыслями собираюсь. Только сбиваете своей болтовней.

— Мы помолчим, — хором отозвались холкуны и пасмас.

— Это хорошо будет, — и брезд снова ушел в созерцание носков сапогов.

Отрывисто крича над ними пронеслась ночная птица, шумно влетела в крону деревьев дальней рощицы и затихла там.

— Откуда знали они? — неожиданно спросил брезд ни на кого не глядя. Он поднялся на ноги и из темноты донеслось: — Нас встречали во всей красе и силе. Долго знали о том, куда идешь ты, Каум.

— Про то весь Фийоларк знал задолго до выхода, — ответил холкун. — Не знак это. Каждого из нас можно повинить в подобном знании.

— А ты знаешь, кого?

— Я предполагаю.

— Знаешь. Коли знаешь, кто враг твой, так и расскажи нам, как будет он действовать. Знаешь ли ты повадки эти ваших самых толстых торгашей?

— Нет. Всякий раз разное придумывают, — после долгого раздумья ответил Каумпор.