Запах цветущего кедра

— А на кого ещё вешать? Ты у нас — истинный ариец. Холост, в порочащих связях не замечен... Только новый пиджачок уже в перхоти.

— Кто тебе вот рожу разукрасил? — Кошкин стал отряхивать плечи. — Придётся проверить на предмет насильственных действий в отношении слабого пола.

— С чего ты взял, что они на Гнилой? — возмущённо уклонился от ответа Гохман.

— Где ещё, если вертолёт угнали?

Участковый глянул на дежурного — тот немо таращил глаза.

— Какой ещё вертолёт? — спросил он безвинно.

— Частный, вчера ещё здесь стоял! Пилот подал сигнал: воздушное судно захвачено. Сразу ясно, кто угнал и где искать.

— А я при чём? — почему-то стал оправдываться дежурный. — Частная авиация меня не касается! Я не диспетчер — сторож и радист МЧС! К тому же ясашный. Что с меня взять?

— Колюжный угнал! — заявил Кошкин. — Вместе с этой тварью...

Ясашный весело погрозил пальцем.

— Колюжный этот вертолёт пригнал! Глупый ты человек, Кошкин...

— А говоришь: не касается! Всё ты знаешь... Сысоеву здесь видел? Или Сорокина?

— Никого не видел! — мгновенно соврал дежурный. — Я как раз козу доил, когда этот частник взлетел! Потом мабуты готовил!

— Какие мабуты?

— Вот эти! — пнул он брезентовый мешок. — Приказано две резинове лодки на борт загрузить. И два мотора. Губернатор велел. У меня своих дел тут хватает! А я буду за частниками наблюдать...

Прокурорский даже недослушал.

— У нас есть шанс, — стал он убеждать Гохмана. — Вертолёт летит снимать женщин с острова. Не должны спугнуть. Мы их возьмём, Фёдор, спасателей проинструктирую... Интерпол разыскивает: особо опасные. Беглый Сорокин бродит в тапочках — никуда не денется. А вот эта парочка!..

— Уже раз брали — и что? — огрызался тот. — Сами же и выпустили! Ты как хочешь, у меня приказ работать с МЧС, сопровождать губернатора.

— Я их выпустил, что ли?

— Не знаю, — многозначительно произнёс участковый. — Странные дела творятся. Профессор Дворецкий тоже сбежал из-под твоего носа и с твоим ружьём. А если он Рассохина укокошил?

Кошкин заметно обвял, стал обильно потеть, но не сдавался.

— Террористку выпустил московский генерал! Она ему в пах ногой — и в окно... Потом гостиницу подожгла — и Колюжный сбежал! Явный сговор.

— Столько лет знаем — просто Дуська была, — проворчал Гохман, — хозяйка Карагача. Все мужики слюни пускали... Как генералу по яйцам дала — так террористка, Интерпол...

Кошкин всё ещё пытался напустить значимости на операцию.

— Кто бы предполагал? Только сейчас открылись факты... В Канаде знаешь что творила? Но мы её возьмём, Фёдор. И подельника её возьмём. Говорят: у него папаша депутат, но нам даден карт-бланш с самого верха. Так что ничего не бойся. На халяву в Москву слетаем!

— Нас самих-то возьмут на борт? — всё ещё хотел увильнуть Гохман. — Кто к нам летит, знаешь, в окружении столичных журналистов?

— Как же! — восхитился Кошкин. — Ещё под личным сопровождением губернатора! Вот это женщина! Все фильмы с её участием смотрел.

— Поэтому и вырядился?

— Зато ты, как вахлак.

— С актрисой будешь объясняться сам!

— Ну, не тебя же посылать! Хоть бы переоделся, побрился! Бомж, а не работник милиции.

Сам он был в новеньком костюме, галстуке и туалетной водой разило за версту — эдакий сельский франт.

Явственный и уже близкий гул тяжёлого вертолёта вызвал суету. Бурнашов незаметно, козьими тропками удалился в прошлогодний чертополох, где сидел Колюжный.

— На тебя ещё угон повесили. Поздравляю! — И сел рядом. — Не пойму, в самом деле Интерпол ищет?

— Пока — Распутин... А это ещё хуже.

Бурнашов спешил и в детали вникать не захотел.

— Попробуем рекой прорваться. У Гохмана лодка с нашим мотором.

— Матёрую арестуют. Только лететь...

— Всё, мы уже отлетались. Этот из прокуратуры — крутой. И даже Неволина не поможет.

— Я должен увидеть Евдокию Сысоеву.

Бурнашов всмотрелся в него, как доктор в пациента.

— Да ты что, Славка? Запал, что ли? Точно, запал!

— Арестуют, выдадут канадским властям. Распутин ей не простит... Мне надо лететь.

— Так и тебя арестуют. Приказано — обоих! А в придачу — Сорокина.

— Будет причина познакомиться...

— Ты не заболел, Слава?

— Этот борт — последний шанс.

Кирилл Петрович встал, глянул из-под руки на вертолёт у горизонта и спохватился, достал телефон.

— Век цифровых технологий, ёлки зелёные!

— На Гнилую по космическому не дозвонишься, — мрачно проговорил Колюжный.

Он не поверил, всё же набрал телефон супруги, послушал бесстрастный голос компьютера.

— Ладно, рискну... Сховайся и сиди тихо.

— А ты?

— Паду перед артисткой на колени. Покаюсь, поклянусь: жена у меня там любимая... Феминистки снисходят к униженным мужикам. На журналистов сыграю — пусть снимут. Таких пламенных речей наговорю — покуражится и возьмёт. Всё, я побежал!

Пожарный, петушисто раскрашенный МИ-8 зашёл на посадку со стороны леса, поэтому двери его оказались на противоположной стороне, и можно было видеть лишь ноги тех, кто стоял на бетонной площадке перед заветным трапом. Двигателей не глушили, услышать голоса было невозможно, однако поджидающие топтались минут пять, из вертолёта так никто и не вышел. Мужики проворно загрузили мешки с лодками, перестали суетиться и некоторое время стояли выжидательно, с достоинством, но ни губернаторские, ни женские ножки на земле так и не появились. Колюжный видел, как Бурнашов встал на колени перед трапом, потом рядом с ним начали приплясывать лаковые туфли прокурорского, отбивали чечётку заляпанные свиным навозом резиновые бродни Гохмана и даже кирзачи дежурного выколачивали дробь. Всё это действо продолжалось, пока в кабину не втащили лестницу, затем хлопнула дверь и взвыли двигатели.

Бурнашов так и не встал с колен, окружённый замершей на бетоне обувью обиженных мужиков. Тем временем Колюжный зашёл в хвост вертолёту, в мёртвую зону, и одним броском оказался возле задней опоры шасси. Как только вертолёт начал приподниматься и провисло колесо, он заскочил под навесной бак с топливом, лёг животом на сдвоенную трапецию опоры и сразу же пристегнулся брючным ремнём.

— Поехали!

Дежурный заметил его уже поздно, когда вертолёт шёл на бреющем, набирая высоту: выдали болтающиеся ноги. Заметил и указал Бурнашову. Тот вскочил с колен и вроде бы даже погрозил кулаком.

Правоохранители ничего этого видеть не могли, поскольку петушились друг против друга, готовые сойтись в рукопашной.

18

Ещё на рассвете над головой зачирикали ласточки, рассевшись на уцелевшем проводе, протянутом от сожжённого лагеря к причалу. Сначала их было несколько, бойких, невесомых и пугливых, потом невесть откуда начали слетаться другие, и скоро кабель провис, облепленный птицами, а от их многоголосья заложило уши.

— Ну вот, слетелись, — Женя Семёнова встала и потянулась. — Это местные ласточки, зимуют здесь с тех времён, как лагерь был. Огнепальные говорят: женские души... Скоро встанет солнце! И гляди: кедр зацветает... Люблю это время! Чувствуешь запах? Кстати, знаешь, какой сегодня день? Ровно тридцать лет назад меня похитили. У меня в дневнике отмечено.

Рассохин слушал её, молчал и смотрел в догорающий костёр. Надо было бы сходить и наломать из обгоревшего забора сухих досок, но не хотелось прерывать ощущения источаемого от её голоса счастья. Он манил, звал точно так же, будто и не было прошедших тридцати лет, и если поднять глаза, то появлялось чувство, будто время отмоталось назад и они снова в кедровнике на россошинском прииске. Перед ним сидела та самая отроковица Женя Семёнова, только словно подсвеченная изнутри, искристая, наполненная пузыристой, жгучей и терпкой энергией, как шампанское. Он готовился увидеть старуху, помня, сколько ей должно быть нынче лет, на крайний случай умудрённую, взматеревшую женщину, коль её теперь называют пророчицей. А перед ним оказалась прежняя, пышущая огнём отроковица, только что без блудного масляного блеска в глазах.