Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

Гиены выли и рыдали, ворочая мордами по окровавленным пескам, бросаясь на сильные руки воина кинжальными клыками, что вознес свой меч над широкими плечами, перерубая полуночных зверей на части. И каждый взмах его тяжелого меча увенчивал воздушные волны, что поднимали гряды мятежных бурь, рассекающих беспросветную пелену. Он переламывал кости, созданных из самых низких желаний и поступков. Острие обсидианового клинка скользило по пескам, оставляя следы тонкого слоя хрустального льда, и когда меч поднимался в воздух, то гравюры хищных птиц и волков на лезвии сверкали драгоценными бусинами, нанизанными на тончайшие нити тьмы, обволакивающие и облизывающие палящий металл. Воздушные ленты, что прорезали мглу, разбивали каменные башни, и древние монолиты рассыпались на части, как брызги пролитых чернил.

— Таор, — тихо прошептал человек позади, предупреждая и безмолвно прося остановиться. Его имя слышалось в каждом шорохе и чужом дыхании, перекатывалось на языке, словно мед, и глубокий, мягкий голос теплым ветром овеял его лаской. Все застыло, и даже одичалые псы остановились, молотя лапами по окаменевшей земле, утробно зарычали, пригибая головы, склоняя пасти к черным пескам, от которых исходил запах детской крови, не смея приблизиться к ореолу поднявшихся ветров. Светлых ветров, что бороздили океаны дневного небосвода.

— Господин мой, — промолвил Таор, потрясенно смотря на человека, с лица которого спала пелена бледности и мрак смерти. Мужчина твердо стоял на ногах, без тени страха смотря на окровавленные тела зверей, что прибывали, но не подступали, оставаясь в укромной тени, купаясь в обсидиане черноты. Таор взирал на поднявшегося с колен мужчину так, как преданный пес смотрит на любимого хозяина.

Анаиэль сделал шаг, резко разводя руки в стороны, словно неуловимый небесный ястреб, и полы его изорванного плаща поднялись под злобными колыханиями синих и лазурных ветров, в искрящихся нитях голубого шелка. И безмолвие, и холод увили морем все вокруг. Звук походил на скрежетание железа о камень, так вода обтекает пшеничные поля, окаймленные огнем. Таор вонзил острие своего меча глубоко в землю, согнувшись в спине, и крепко схватился за рукоять, прижимая лоб к холодному черному металлу, когда земля сотряслась под его коленями, и кобальтовые реки морозных ветров хлынули и низвергли темноту, воронкой засасывая мглу. Громадный черный вихрь забирал в себя падших призраков, и он слышал их жалостный крик, гремящий ударным эхом в ушах — то был детский плач и женская мольба, невинные слезы. Меч дрожал в его руках, когда ладони его начали кровоточить от сильной хватки, он с трудом мог проглотить небольшую порцию воздуха, что мгновенно обожгла внутренности. И подняв дымчато-серые глаза к небу, он увидел полыхание голубых огней в туманных всплесках, и лики чудовищ, что обитали в темноте. Пепел опадал на разгоряченное лицо Таора, когда мечник всматривался, как гигантские тела песчаных левиафанов и скатов разрезали воздушные пики и лезвия, как ломаются вороньи крылья черных всадников в смоляных доспехах. Бесстрашие всегда было непробиваемой броней Таора, смерть его не пугала, будущее не страшило, и сколь бы омерзительны не были образы приходящей мглы, разум его не мерк, не окутывался туманом трепета и смертной слабости. От пробуждения же такой всевластной силы, мужчину обуял непомерный ужас, и даже кровь застыла в жилах, остановив горячий поток.

Огромные львы с сильными гибкими и мускулистыми телами, вонзали в пески алмазные втяжные когти, раскрывая в утробном вое мощные челюсти с громадными белыми клыками, и сияли, как слоновая кость. Дикие кошки из теней скатывались в пучину режущих сквозняков, что не оставляли после себя и праха. И лишь истерзанный рев болотной рыси, и скулеж золотых ирбисов врывался в мелодию мстительного урагана и чистый напев в дыхании ветра. Ветряная воронка засасывала камни разрушенных павильонов, и волны ветра бились средь седых туманов о скалистые цитадели, выстроенные вокруг города. Стихающий дождь стеною черного бархата осыпался на землю, и сквозь рваные темные тучи показалась бледная луна, колесница, что осветила ночной мрак, освещая безлюдные руины. Воздушные волны плескались, растворяясь в песчаных барханах, и в небесах, озарившихся жемчужной птицей, отгремели последние бури.

Когда все умолкло, Анаиэль тихо выдохнул, и Таор впился пальцами в утонувшее в песках лезвие своего меча, заворожено наблюдая, как лазурная полоса воздуха, оплетающая губы мужчины, обратилась в сверкающий иней. Под сандалиями дворянина хрустели лед и стекло, как озерная гладь, и через прозрачное зеркало проглядывалась лоскуты плащаницы темных всадников и застывшие алеющие ягоды крови. Молодой человек отвел с лица выбившуюся прядь длинных волос, словно шелковый полог изящно расшитый золотыми каплями, и сладкий аромат орхидеи завис в воздухе, сменив запах смрада и гнилой, опаленной плоти мертвецов. Его голубые глаза мерцали в черноте, когда холодные столбы лунного света развеяли мглу, в них замерло отражение нефритового неба. Ветер свистел в ледяной вышине, раскрывая облака, и дальние звезды заблестели на драгоценном черном полотне.

— Ты хорошо справился, Таор, — промолвил человек, и голос его был ветром, проносящимся между листвой зеленых кленов и склоненными бутонами белых хризантем, затерявшимся дуновением в перьях белоснежных журавлей, притаившимся вихрем в речной гальке. Таор не ответил, и едва склонил голову в благодарности за похвалу. И на острые скулы его мужественного лица пали лотосовые слезы льда, волосы стали жестки от буйствовавшего мороза. Мечник с трудом оставался в сознании, в его ушах все еще отзывались смертные и душераздирающие крики, голоса, доносящие из потустороннего покрова, ему представлялось, что горы обрушились, что само небо пало, а он притаился у края земли, не способный продохнуть сквозь песчаную пелену. Он с восьми лет держал тяжелейшие мечи в своих руках, видел, как полымя охватывает деревни и города, после которых оставалась лишь глинистая пустыня, и как высокие господа, что блуждают караваном под ночным покровом в жарких долинах саванн, поют смертные гимны и пьют в алмазных чашах красное вино бессмертных. Но вот перед ним стоял его господин, и, не сдвинувшись с места, погрузил в ветрах и бритвенных лезвиях вихрей, армию проклятых. Таор посмотрел на толстые высокие металлические пики, с агатовыми наконечниками, которые медленно осыпались темным пеплом, разносясь по холодному воздуху. Такое копье с легкостью могло разрубить добрую сотню имперских солдат, разделив пополам гнедых коней, раскромсав и плотную золотую сбрую на груди, а теперь сотни таких копий рассыпались песком на его глазах.

— Тебя ведь гложет любопытство, отчего я стремлюсь спасти любую человеческую жизнь, как и узнать причину, по которой я покинул отчий дом, отринул богатства рода, принадлежащие мне по рождению, отказался от покровительства родителей, любви и заботы драгоценного брата, — он склонил голову на бок, прикрывая глаза и делая глубокий вдох, чтобы успокоить гнетущие мысли.

— Да, — вновь с непереносимой тоской, пробормотал Анаиэль, и блестящие светлые образы птиц на черном клинке мечника, вторили его горю, — брата я любил больше всего. Он всегда был для меня человеком, которым бы я хотел стать, на кого жаждал бы походить. Я мечтал, чтобы в день своего совершеннолетия, он вознес мне золотой оливковый венец на голову, и смазал чело миром. В тот день бы золотые дворцовые ворота были украшены лозами красных роз, и весь Сион бы утопал в лотосах, а бедняков бы угощали финиками и щербетом, орехами и изюмом, политыми горячим медом. И по иронии, я в свои шестнадцать лет перевязывал раны солдатам на восточных границах, когда проходила череда сражений с бриттами. Я выливал из кувшинов ядовитую кровь и рвоту, жидкости, что вытекали из человеческих тел, и видел, как с невероятной скоростью сильное мужское тело, превращается в обглоданные ссыханием кожу и кости, и как ценные бутыли с водой исстрачивали на омовение, как в чистые ткани перекладывают тела погибших. Но я был счастлив Таор, — шептал мужчина, смотря, как переливаются полыхающие ленты зеленого огня млечного пути.