Силой и властью (СИ)

Жадиталь еще раз потерла пальцами. Снадобье соединилось с кровью, сделало ее вязкой... даже слишком вязкой для здорового человека. Ясно чувствовался растворенный в ней сок плодов и масличная мякоть семян красношипа резного. Такое снадобье могло и больного покалечить, но уж любую болезнь уничтожало наверняка - недаром на ее родине эту невзрачную колючку называли лихогоном. Но сейчас, даже усиленный едкой солью, сок красношипа не помогал - кровь несчастной степнячки по-прежнему была зараженной и несла угрозу любому, кто посмел бы к ней прикоснуться. Жадиталь недобрым словом помянула Творящих и, приказав хаа-сар укрыть больную и поить как можно больше и чаще, вышла за полог.

Там она принялась тщательно отмывать руки в заранее приготовленной воде и в который уже раз перебирать в памяти всевозможные снадобья и их свойства. Не могло же быть такого, чтобы среди всех этих настоев вытяжек и экстрактов не нашлось ничего, способного уничтожить поветрие, пощадив при этом больных? Потом решила попробовать еще раз увеличить долю красношипа наполовину, а едкую соль заменить обычной морской, сдобрив ядом крапчатой лягушки, когда увидела Рахуна с комом грязных тряпок в руках, в котором она с трудом угадала ребенка.

- Ты вернулся?.. - начала она и поняла, что спрашивать о Лисе бессмысленно. Спросила о ребенке: - Это кто, девочка? Из изгнанников?

Рахун кивнул.

- Не осмотришь? Она, конечно, теперь здорова, но все же что-то с ней не так... - и добавил: - Хасмар не готовился к смерти, иначе Шахул бы выбрал другого.

Не готовился, но все же умер ради этой малявки. Не удивительно, что Белокрылый насторожился.

- Прямо сейчас осмотрю, - Жадиталь приглашающе отодвинула полог, - заходите.

Сама прихватила кувшин с водой и зашла следом.

Первым делом кроху следовало отмыть. Заскорузлые тряпки, что были на ней намотаны, полетели в заполненный едучим раствором медный таз. Следом - располосованная пополам нижняя рубашка, слипшиеся в сосульки коски неопределенного цвета. Голую, остриженную почти налысо девчушку Жадиталь усадила в другой таз, побольше, и принялась поливать из кувшина, натирать мылом и жесткой травяной мочалкой. Малышка проснулась, завозилась в воде, захныкала, кривя губы и морщась, но почти сразу затихла, позволяя делать с собой что угодно, даже зажмурилась. Видно, в тщедушном тельце совсем не осталось силенок. Жадиталь уже ополоснула девочку чистой водой и обернула полотняным лоскутом, когда услышала предостерегающий возглас Рахуна:

- Нет, Синшер!

И оглянулась на стража и свою подопытную. Молодой хранитель гладил волосы умирающей женщины, и так это выходило нежно, словно он ласкал невесту, а не чужую изуродованную болезнью степнячку. И на губах мальчишки, в его выразительном взгляде уже сияла улыбка, то самое безмятежное счастье, которым отличались лица мертвых даахи, и которое пугало Жадиталь больше всего в этом стойбище.

Но Рахун уже был рядом, уже обнимал мальчишку, прижимал к себе, нашептывая:

- Нет, нельзя. Ты - хаа-сар, ты не можешь: твой долг остановить мор, помогать больным и оберегать здоровых, и он не исполнен. Слышишь меня? Слушай...

Он говорил тихо, но твердо, снова и снова повторяя о долге, напевал что-то такое, отчего Жадиталь почувствовала прилив сил, бодрость и даже уверенность в том, что справится. Так или иначе - справится! И сдержит слово - не даст этой степнячке умереть. Эта бедняжка еще встанет, засмеется и обнимет мужа, а потом родит сына и дочь, и еще сыновей и дочерей... выживете - нарожаете, так сказал им хааши Шахул в тот, первый день. Так и будет!..

А вот мальчишку, видно, уговорить было не так просто. Он слушал песню, вздрагивал и даже плакал - Жадиталь заметила скатившуюся по щеке слезу и закушенные губы - но по-прежнему не мог оторвать от умирающей ни рук, ни влюбленного взгляда. Тогда Рахун забрал у Жадиталь спасенную девочку и сунул в руки обалдевшему парню:

- Вот, Синшер, держи.

Молодой хаа-сар медленно перевел взгляд с женщины на полусонного ребенка и потом - на колдуна. Выражение его лица начало меняться: из потусторонне-счастливого постепенно сделалось сосредоточенным.

- Хасмар умер ради этой малышки, - продолжал Белокрылый, - значит, она важна. Девочка здорова, но очень слаба. И сирота из изгнанников - у нее никого нет. Никого, понимаешь? Только ты.

- Понимаю, - ответил страж, - что я должен делать?

- Сохрани ее до конца мора, а потом - найди семью, где малышку примут и не обидят.

Синшер серьезно кивнул и прижал к груди девочку, но все же оглянулся на умирающую степнячку еще раз. Тогда вмешалась Жадиталь:

- Отыщи хорошее молоко, от здорового животного, и напои малышку. Только не цельным - разведи вполовину. Поторопись! Иди.

Она говорила строго, словно приказывала - не хотела давать парнишке возможности думать о постороннем. Но, прежде чем он ушел, все же сказала, кивнув на больную:

- За нее не волнуйся - я не дам ей умереть.

И в подтверждение своих слов взяла голыми руками ладони степнячки. Теплая живительная сила великих степей, кропотливо собранная целительницей, медленно полилась в умирающее тело, исцеляя самые страшные раны, укрепляя и поддерживая.

Жадитать так старалась сдержать слово, данное мальчишке, да и себе самой тоже, что не заметила, как цветные искры, то и дело мелькавшие в глазах, налетели целой стаей, колени задрожали, и мир померк окончательно.

Великая степь от края до горизонта распахнулась перед ней: широкая, привольная, усыпанная алыми маками, мелкими лиловыми гвоздиками и желто-зелеными метелками куцитры. Кто-то окликнул сзади, и Жадиталь повернулась. Прямо к ней на светло-сером, как туман, коне ехала женщина, придерживая перед собой девочку в длинной до пят рубашке. Белая грива красавца-буннани свисала до копыт, струилась, вилась по траве, и казалось, он не бежит, а плывет над степью, не касаясь земли. Но вот всадницы совсем близко, и теперь Жадиталь их узнала: та самая степнячка, что осталась на столе в ее лаборатории, и девочка, дитя из стана изгнанников, а теперь подопечная хаа-сар Синшера. Всадница засмеялась, чуть запрокинув голову, и ее глаза стали бездонно-голубыми. Невпопад подумалось, что, оказывается, у этой несчастной голубые глаза... а Жадиталь казалось, что серые.

Всадница подъехала совсем близко, и все смеялась, радостно и заразительно. А девочка перегнулась вперед, к ней, протягивая ладони, сложенные ковшиком. Чтобы принять то, что ей предлагали, Жадиталь тоже потянулась вперед. Но девочка вдруг раздвинула ладони и на ее рубашку, на светлую шею лошади, на траву у копыт хлынула густая темная кровь. Руки малышки оказались располосованными от локтя до запястья, как у мертвых стражей под серыми орденскими плащами.

- Милая моя! Да как же это?..

Жадиталь испуганно вцепилась в руки девочки. Потом выхватила ее из седла, усадив на землю, и рванула по кругу подол рубашки. Оторванной лентой начала перевязывать руку, но толку вышло немного - кровотечение не останавливалось. Жадиталь снова и снова рвала тонкую ткань, туго затягивала раны, но кровь текла и текла сквозь повязки, и капала в свежую весеннюю траву.

- Сейчас, маленькая, сейчас... где-то тут были подкопытник и стоцвет, я найду...

Она наклонилась к ногам, разгребая стебли, выискивая нужные листочки, когда услышала:

- Оставь пустое, целительница. Смотри. Слушай: кровь отверженного ребенка - великая ценность.

Звонкий молодой голос... кто это? Жадиталь испугано обернулась и увидела мальчика. Нет, скорее, юношу, ровесника ее учеников. Солнце, висящее у горизонта - вечер? Когда успел наступить вечер? - было прямо за спиной говорящего. Против яркого света ни лица, ни одежды не разглядеть, только волосы... пышная золотая корона вокруг головы. Маг из первородных?..

- Кто ты? - спросила Жадиталь. - Зачем ты здесь?

Следовало спросить другое... да она и хотела другое, только мысли почему-то путались и сбивались, как от вина или сильной усталости. Но златокудрый юноша пропустил мимо ушей ее нелепый вопрос и ответил именно на тот, правильный: