Красные тени (СИ)

А что, и впрямь — пятнадцати нет пацану, какой там вывоз живого товара. Сошло… И осталось… И хватило, скажу тебе… Так вот и растут Рокфеллеры, не задачки дурацкие щелкают, к другим делам мозги приспосабливают…

Старик, замолк, к чему-то прислушиваясь… Странные звуки доносились со стороны кухни. Женский смех, шлепки, повизгивания, потом — целая канонада хлопков.

— Дурит, Харитоша, девок в шампанском купает. Говорил ему, химия одна там, вся…лупа будет синяя. Да и время, проказник, не то выбрал — помнет танцорок-то, лебедушек.

Я вспомнил вид Харитона и еле подавил в себе смех.

— Смеяться погоди, он только с виду щуплый, в утехах — сущий вепрь… Не переусердствовал бы, не сломал представлению.

— А что, и концерт будет? — спросил я, почти также смачно как и старик срыгивая над снедью.

— А то как же, забыл что-ли? Знатный концертик. «Русская мистерия», кажись, называется, или история, не помню уже…

— И девочки?.. — спросил я, воодушевляясь.

— И девочки, милок, — ответил старик как мне показалось с какою-то слезною жалостью.

— Ну-у, ить! — взвился я. — За все плачу, курва-мать! — и грозно по сторонам глянул… Отражения, итить их! Одни отражения. Впиваюсь взглядом в ближайшее, вроде я там быть должен — не-е, хмырь какой-то, и подмигивает. Я ему кулаком, и он мне. Тьфу ты, нечистый путает. Ну и харя, — разглядывал я себя, — опять мигнул, блядина, ошермованная.

— Э-э, брат, — вздохнул старик, и кто-то — неужели он? — схватил меня за шиворот — и под стол…

Полегчало… Только как же сидеть при таком-то озере.

— Емеля! — зычно крикнул старик.

Половой опять как из щели вынырнул. Ну, видать, и половой на той, то есть на то и половой. Шмыг-шмыг… Порядок.

Потрезвевшей головой я несколько по-иному взглянул на нищего.

Это ж, если он меня так под стол тягает, чего ждать от него, если не так что? — думалось мне с ёканьями. Не нравился мне старик. И осведомлен больно, и Хайдеггеров с Сартрами знает, или так, краем уха где слышал? Встречал я одного в пивной на Масловке. Так тот, где только не побывал, чего только не видал. И Берию в плен брал, и Сталина спасал, да разошелся так, что смешно стало до коликов, вот студентик один и хихикнул — так он глазищами злыми — сверк! Да кружечкой студентику в ухо — шверк! Еле спасли студентика, чуть дураком не стал, от уха, само собой, — лоскуты одни… Ах вот, уши мне чего вспомнились! Вон впереди, как два огонька габаритных — то уши полковничьи. Горят — прикуривать можно. И чего он разошел-ся-то?

— Ганс, Ганс! — кричал полковник через голову внучки, прокли-натора и Европенко. — Хошь, я танк тебе подарю, Ганс?.. Воттехрест! Э-э, батюшка, где крест твой? Потерял, агентура духовная, — ну вот тс звезда, — полковник поцеловал пятиконечную, — скажи только, ты-то как Германией торгуешь?..

Ганс не шелохнулся… Дамочка его, поднялась было на защиту Германии, да так и замерла — Ганс цепко держал ее за локоть.

— Герр полковник, — сказал этот ариец на чистейшем русском, — Фатерлянд не продастся, только Россию купить можно.

Тишина была почти гробовая, потом Ганс продолжил на таком же чистейшем… немецком, оставив присутствующим гадать кто сказал это, не тень ли отца Гамлета?

— Опки, не ухры-мухры, — оживился старик, — на Германию не накинешь, слыхал?

— Я хочу сказать, господа, — встрял вдруг проклинатор Лютиков, отрывая от стола свои кроличьи глаза, — у нас общая опасность — красно-коричневая чума. Вы посмотрите, что же они, эти нео-красные, эти нсо-коричневые…

— Смотри, как загундела трихинелла эта, — заглушил чавканье проклинатора старик, — в самое мудё лезет, потеплее ищет где, знаешь, накидочку какую на себя тянет?.. «Подлиз» называется. Но мудё это, проклинатор хренов, он правильно, конечно, гундит, красно-коричневая чума, цветом верно, в точку попал, только не чума — просто покров такой. Мало ли покровов есть на свете. И вспомни, кто подумать мог — толсто же на всех лежало, сурово, потому и не суть, что на каждом накинуто было, — да, тонко, худо, бедно, а поди-ка, вынь его, единицу эту, индивида особного из-под толстого одеяльца в одну шестую. А вот, недоглядели — прохудился покровец, с треском пошел, с искрами. А как сползла шкурка-то, сползла, тебя спрашиваю? — зло сверкнул глазами старик, и я подумал — сталинист, сейчас посуду бить будет, — глядь, а народ-то голый. Голый! И прикрыться нечем — срамота одна… Ха-ха-ха! — вдруг рассмеялся старик, нагло, на всю залу.

Со стола банкетного посмотрели на нас настороженно. А Лютиков, как будто и не слышал ничего…

Говорили же, нетопырям, с покровами бережней надоть, какой бы он такой-сякой не был, красный, али коричневый.

После этих слов старика я впервые ясно, насколько это вообще применимо к таким построениям, представил себе всю эту всемирную Покровность. И тот красный покров, что лежал на одной шестой суши… Точно, все так и есть. Когда толстое что-то сверху на всех лежит — не так уж важно, что на тебе лично, — под одним одеялом все были. Фуэтэ, конечно, не станцуешь, но и окоченеть не дадут… И вести себя будешь не как вывихнется, а как вправится, а чуть дернешь сильнее — там, где-нибудь в подвальцах дзержинских колокольчики попривязаны — дзинь-дзинь, кто там? выходи! И срослись со шкуркою этой, все равно что своя. Д тут на тебе, хрясь! Лопнула, да сползла — бр-р, холодно. А на швах-то и кровит, случается.

— Не, ты милок в раж не входи, ты не думай, что на дуновении божьем один покров лежит. Их, прямо скажу тебе — тьма. А новость, вижу сам знаешь, не новая: там и майя тебе индусская, и сферы египетские, и шехина еврейская… Аполлон, опять же, не красавец вовсе, тоже покров, ну уж углубляться нам недосуг, своя тема есть.

…Вижу-вижу, думаешь, ретроград я какой, сталинист-регрессист. Мелковато берешь… Я ж только за то, что Покров — дело божеское, не человеческое. Правда, до сих пор не пойму, зачем Он тогда создал эту тварь двуногую, единственную, заметь, единственную, способную урон Покрову нанести. И нанес, чуть дали слабины — все, ищи-свищи — треснуло, не заштопаешь… А где рвется? Ну там на тверди небесной — кремень, на камнях — камень, да на гадах — панцири, на насекомых каких — хитин, дальше — тоньше пошло, а у человека сам знаешь, где основа проглядывает — душа, брат, имеется. Ох и поистерлося там… Глянуть страшно — бездна просвечивает, то есть протемнивает. Вот так вот. Чуть что — оттуда такое пойдет, лава вулканическая тестом покажется… Ну и что, не сдержали, выперло, как еще живы остались — одни в безумии Красную Брешь проткнули, другие — Коричневую. Ну и полилось оттудова. И заполонило. Но тонко лежало до поры. Ничего, соткали… Вот и неча бунеть — жертвы, жертвы… Почотля, что Уицил, знаешь? Не знаешь, куда тебе. Сорат-ничек — тот за энергию не иначе как кровушку требовал, да чтоб и сердца еще трепыхались, знал, кровопийца, подлость человеческую, не доглядишь — стылой напоят… Доткали, а поди, докажи, что без ткачества вышло бы? Не докажешь. Потому как время — не раззява, прошлое не воротишь, прошло — вжжик и отрезано, а теперь доказывай, что плохо скроено было, причины исторические выдумывай, ход истории. А нету никакой истории — прошло и — вжика, нетути… посвистывай.

— Да ты, старик, в копию впал, — дошло наконец до меня, каков прототип у филиппик этих, — Федор Михалычем кашляешь.

— Как же, помню-помню, знатный был мужичина, беседовали, вот где тонкость была — куды там шелкам-фильдеперсам! Это природно в нем заведено было, а вот откуда характер взялся сдержать — не знаю, вот те… ну не знаю и все тут. Так через него рвалось это — по полу катало, чуть ли не в петлю вело. А сдюжил, сдюжил ведь мужичина, и знаешь почему?.. То-то же, кудесник был, хоч и в ложах всяких не учен, да другим школа — он гадость эту романами сплевывал, тем и спасся, и остальных не утянул…

— Ну, а Лев Николаевич? — меня положительно начало занимать это своеобразное литературоведение.

— Не, там надежно было все прихвачено да ниткой суровой перевязано, — а вот жажда в газу походить была зверская, да все к краешку ближе, да с загляделками, чтоб внутрях захолонуло, вот всю жизнь брешь в себе и протирал… Протер-таки, ан не успел, помер, слава создателю.