Красные тени (СИ)

Святой отец зарделся, но пробасил уверенно, видно, не впервой каверза такая:

— А у нас, господин полковник, покров один — Святого Духа. И Отчизною торговать не изволим, ежли так только — дары святые в братские церкви.

— A как же ты, святой отец, икону православную в Римскую Унию вывез? Проконфессировал? Ха-ха! Так у нас заладится, глядишь, с тобою. Я конверсировать буду, ты — конфессировать. Чокнулись, облобызались. Полковник затянул песню:

— Погоди, не время еще, Харитона нет, — с некоторой робостью вмешался известный проклинатор-капиталовед.

Полковник покоробился, перекрестился, налил еще одну.

«Так пусть же Красная, сияет властно!» — грянул он родную, военную.

Тут уж вмешалась внучка.

— Ты б не позорил меня, дедушка… Подумай лучше, как цирконий в решеточки вылить? — Банкиры интересуются.

— Пусть не лезут, — отрезал полковник, — по чести отольем, со звездочками, с пушечками похрещенными.

— Что-то свечным салом от тебя поперло, котик, — сказала внучка, ловйо вправляя ставшую ненужной грудь. И, потрепав дедушку за розовое ушко, чмокнула в пульсирующую стенокардией лысину.

Проклинатор вкрадчиво вслушивался в окрестные разговоры, пытался вставить что-то по теме, но выходило смешно — никчемный был человечишко.

— Надо спасать Отчизну от красно-коричневой угрозы, — сказал он и быстренько осмотрелся.

— Дурень, не на митинге же, — оторвал голову от роскошного медного блюда с фруктами, фурнитурой и чучелами канареек поэтический прогрессант Европенко — здесь, не таясь, правду-матку режь. Тебя как, Лютиков, кажись? Так вот, Лютиков, ты это на ус не мотай, не мотается, тут как ни руби теперь, запросто уж не дадут — ни рощицы, ни речушки, ни улочки какой завалящей, куста ракитового и то не выгадаешь: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной, навек любимый, где найдешь еще такой», — слезно пропел поэтический авторитет, с тоскою пропел, знал, что-ли, что не сочинить ему такое вовек… Я вот им и про маму, и про героев труда, и про мир, ну все-все спел, — ну и что, сижу, кормлюсь, имею — но так себе. А Харитона увидишь — в петлю лезть хочется. Тут, Лютиков, покровом войти надо. Хотя бы одним… А Харитон, — невесело махнул рукой Европенко, — это тебе не нейтронная бомба, у него не покровы — целый балдахин… — поэт выдохнул и вновь вернулся в атмосферу утраченного рая, не целиком, конечно, передней частью головы, но все же…

Старик, кажется, утомился, как же не утомишься тут — восемь порций сожрал — и тихо дремал, но стоило мне вновь взвиться в приступе ненависти, как он усадил меня толчком чуть ли не борцовским. Ныло плечо…

— Что ж они, гады, — шипел я на банкетную публику.

— Но-но, тпруньки, — издевался над моими чувствами старик, — ну, Родиной люди торгуют, что такого здесь?

— А что ж эти родинопродавцы все про покровы какие-то талдычут? — спросил я, несколько присмирев под колючим взглядом старичка-боровичка.

— А, покров… — старик помусолил бороду, разгладил, не спеша продолжил, — покров — штука, скажу тебе, тонкая, философская вещь, и не какая-нибудь «там в себе» или «для себя» и не гештальтишко какой, и не дазайнишко… в общем, долгий разговор, коротко же говоря, по-сущевству, что-ли, Родину без покрова не продашь, не вывезешь — отнимут… Ага, фигушки! Думаешь на место вернут… Не-е, продадут единственную, хоть и задарма, но барыш все равно отьтмеется, а возвращать — убытки одни…

Не-е, потрогать нельзя. Что ты, что ты, милок! Двадцатый век на исходе, а ты все материей мыслишь. Покров ни пощупать нельзя, ни увидеть, а польза… да что о пользе говорить, ты на этих посмотри… Вот, увидел. Но эта шваль, скажу тебе, хоть и научилась покровы накидывать на Отчизну нашу матушку, а суть, корневую суть, — не поймет, хоть ты их к стенке ставь, хоч вместе всех, хоч поодиночке… И ставили, были эксперименты, значит… Тупо ловит пулю и никакого просветления… Пограничные ситуации, пограничные ситуации — хрена с маслом! — дрожит-дрожит, не одна мысля не задержится — бац! и в сторону… Дрыг-дрыг… Тихо, — Старик смачно сморкнулся в девственно-чистую салфетку. — А на тебе, милок, прямо скажу, шкурка тонко лежить. Чуть ткни — лезет. Ты от все про Родину толкуешь, не нравится тебе, тащут ее, а может того не нравится, что тебе не досталось, а? Вот старика-нищего, обуть хотел?.. Хотел… А может люд вот энтот, напротив, может он просто покрупнее тебя будет, и Родина для них, что старик-бедолага для тебя, хмыря приблудного, может они о всемирной экологии думают, может они в планетарном масштабе мысль точут? Во где совесть-то зарыта — в масштабе. Ты — нищего, они — Россию-матушку.

— Старик, а что они все про Харитона да про Харитона? — попытался я вывернуть заблудший разговор на широкую дорогу. — Что за баритон такой?

— Харитоша, а… Эт, сынок, не ваша масть. Над падалью кружить не станет. Сокол, орел… Намедни, кажись, четыре ракетоносца продал, ну, здесь без затей, НАТО что-ли помогаем. Покровчик этот я называю «под языком», — ну тем, что лижут, понял, что лижут, смекаешь? А сто тыщ га реликтовых лесов, и не по бросовым ценам, заметь. Харитон — патриотище, всяким там монархистам сто очков вперед… Леса-то он прикрыл, знаешь чем — «новым хозяйственным мышлением», старые мол, леса, ни древесины, ни кислороду. Сам, понимаешь, восточный сосед, до последней коряги все вывез и насадил, насадил… Харитон спуску никому не даст — очень кислороди-стые ельнички. И заводишку построили — правда, лет двадцать ждать надо, пока молодняк подрастет, зато образцово-показательный и опыт обменять можно… Да ты не чмокай, не чмокай, гляди как люди нового типа жизнь созидают. Сибирь, она, знаешь, большая, а ткнуться особо и негде. Вот и заскочил Харитоша наш в Якутию. Чин чинарем, осмотрел все оком хозяйским, в музее побывал, вернулся, и что ты думаешь, через неделю — эшелон «огненной воды» и лозунгов красочных — в буклетиках японских. «Якутия — якутам!» Знаешь, как этот покровчик величают — «национальное самоопределение». «Смирновской» отправил, спец-выделки, чтоб круче брало, тут, скажу тебе и не на кручу — на Эверест полезешь, трубки кимберли-товые поглядишь ежели. Бартер наладил. Оленей на «Бураны», «Смирнова» на борьбу за независимость. Спутниковое телевидение способит. Канал, говорит, свой открою. Вещать буду, говорит. Все, все Харитоша понимает. Помяни слово мое, — наместником станет самоопределенным, ан нет, что говорю, старый, вижу — императором его, Верховным Шаманом Якутским!

— Да кто ж он такой, Харитон этот? — взвился я в пьяном недоумении. — Почему не знаю?

— Знать, захотел чего, — старик всосал в себя устрицу, отхлебнул белого, — Харитон, он же не только на Родину покровы тянет, и на нем густо лежит, не бойся… — вынул косточку из маслины и пульнул ею в банкетный стол. — Эти он, на что, Лютиковы-Семицветовы, Европенки… да ну их, нечисть бессеребрянную… А про Харитона… До Утра можно… Да сам, хочешь, спроси. Харитон везде уж влез.

Я задумался. Какой-то ритуальный страх овладел мною. Наверное, что-то похожее ощущал испытываемый на верность Иегове Авраам… Только я еще был без ножа…

— Ну а в сугубо научном, ядерном, скажем, деле…

— Милок, что ты? Любопытнейшая вещь была. Две станции голубчик наш ухойдокал. Под покровом… О, была накидочка, блеск, экологией звалась, жаль прохудилась рано… Обстановочка, разумеется, радиационная, протесты, опять же, комиссии всякие… А там плутонию, скажу тебе, набежало, что у шейхов энтих вся бедурма в слюнях… И закрыли, и продал… Продал и продал, другой бы свернулся быстренько, да шмыг, не таков Харитон, он и о землице подумал — на сорок сантиметров подчистую срезали, там же колыбель, как его, гумуса, черноземище жирный, ровно масло тебе, в Китай весь ушел. От так вот — ему (Плутонию) налево, а ей, землице — направо…

— Погоди, — остановил я старика, и голос мой звучал как будто сквозь пелену дремоты, — ас аборигенами что?