Как лист осенний... (СИ)

Милка думала, что ожидание неминуемого конца никогда не кончится, и эта ночь точно будет для неё последней. Воображение рисовало кровавые картины смертного пиршества, где главным блюдом будет, конечно, она, вот только с количеством и видом пирующих Милка никак не могла определиться. Так и мучалась, решая — то ли это будет стая волков, то ли ещё какая нечисть лесная, пока мозг, не в состоянии определиться, отключился на неопределённый срок, погрузив свою хозяйку в глубокий беспробудный сон.

С трудом разлепив глаза, Милка вскочила на ноги, больно стукнувшись о низко нависающую ветку и охнув, на четвереньках выползла из своего укрытия.

Ночь отправилась в свои чертоги, уступив очередь разгорающемуся дню. На алые нити солнечных лучей нанизались подкрашенные кармином опаловые бусины облаков, неосмотрительно отколовшиеся от аметистовой глыбы, клубящейся за темной громадой леса.

— Мне надо на восток, там город, люди. Толку по лесу блуждать, — глянув на небо, решила Милка, удивившись, как же она сразу не сообразила и отправилась навстречу солнышку, собирая длинным подолом росу с высокой травы. Под ноги сами стелились тропинки, соревнуясь между собой, какая удобней будет. И почему это раньше лес казался ей непроходимым, когда она за Дарьей плелась, здесь так красиво — в малахитовой траве свечами встают высокие сиреневые соцветия, выглядывают шляпки грибов, низенькие кусты облеплены темно-синими ягодами.

— Пробовать не буду, — несмотря на бурчание в животе, осмотрительно размышляла Милка, — грибы жарить, парить надо, не на чем, да и не разбираюсь я в них. А ягоды? Тоже не буду, съешь что-либо не то, и вырастут ослиные уши или нос, как у слона. Сейчас бы знакомого чего-нибудь, яблок или бананов…

Ослепительная вспышка прервала гастрономические раздумья. Из-под ног факелом вырвался язык фиолетового пламени. Девушка испуганным зайцем метнулась в сторону. И там — огонь! Она прыгнула вперёд и угодила в костер, набросившийся на свою жертву с неистовостью маньяка. Милка, вереща вовсё горло, попыталась выбраться из слепящего пламени, радужным кольцом оцепившего её. И почти сорвав голос, сообразила, что орёт-то она зря — пламя не причиняло ей вреда, не обжигало тело, а больше напоминало голографическое шоу.

"А ведь это уже с мной было, в тот раз, когда я сошла с тропы!" — Милка застыла, глядя, как растекаются черные проплешины в тех местах, где она бегала, как сумасшедшая. Она облегченно вздохнула и тремя длинными прыжками выскочила на свободное от бутафорского огня место.

Девушка присела, озадаченно рассматривая сожженную растительность — невесомым серым пеплом стала мокрая от росы трава. Горело-то по настоящему, и неслабо, от въедливого запаха гари даже дыхание перехватывает.

"Может, это и есть ведьминский круг? Только почему так далеко от дома Дарьи? А, может, избушка-развалюшка совсем недалеко, просто я её не вижу, а хожу столько времени вокруг да около? И буду бродить здесь, пока не поседею… Если раньше лесной чревоугодник не решится вкусить тело младое, незнакомое… — в носу предательски защипало. — А интересно, почему меня огонь не сжёг, как других, идущих к травнице? Охранный круг ко мне относится иначе, чем к прочим? Вопросы, вопросы…. И ни одного внятного ответа".

Милка не стала больше тратить время на бесполезные раздумья, а, повернулась лицом к солнцу и неожиданно для себя оглушительно крикнула в безмятежное небо, так, что у самой в ушах зазвенело:

— Я иду к тебе, солнце, — и побежала на восход, чувствуя, как уходит усталость, как наливаются силой мышцы, как звенит радостью каждая частица её тела, словно вкатили ей изрядную дозу стимуляторов вкупе с антидепрессантами. Был, был в её жизни такой казус, когда врачи поставили неутешительный диагноз, обещающий в скором времени полную инвалидность, и жить стало вроде бы незачем. Вот и попыталась — не жить…

Держась за куст вербы с редкими коричневато-желтыми листочками, росший на самом краю обрыва, Милка наклонилась, высматривая тропки, ведущие вниз. И застыла заворожённо, глядя на город, лежащий в долине — близко-близко, кажется, рукой подать — нежащийся в ласковых лучах заходящего осеннего солнца, низко висящего над лесом.

Золотисто-оранжевые блики играли на стенах домов, превращая грязно-серый камень в переливающийся карнеол, застывший в камне закат солнца. Шпили и кровли замка отражали отсветы догорающего дня, расшвыривая по сторонам уйму вертких солнечных зайчиков, то исчезающих, то вновь выныривающих из хоровода летящих на землю листьев, затенённых арок, тесноты узких улочек.

В памяти всплыло: — "Тир-А`Ннах — город предков, столица могучей империи Ннах`Алла". И словно воочию увидела — торговые караваны с юга, востока и запада, шумные разноголосые рынки, многолюдные шествия в честь властителей Империи в дни торжеств, долгие туманные диспуты преуспевших в науках мудрецов и утонченные композиции актёров и музыкантов, вызывающие восхищение даже у неотёсанных северян. Так было, пока…

Хруст веток за спиной прозвучал, как выстрел. Милка дернулась, оборачиваясь на звук. Пласт земли под её ногами дрогнул и плавно поехал вниз. Она заполошно замахала руками, сохраняя равновесие. Куда там, только и успела, что ухватится за куст, ставший в эти мгновения роднее мамы. Так и полетели кувырком вместе с несчастной вербой. Вербе что, а Милка и на животе и на попе проехаться успела за эти несколько минут!

Обрушившись вниз вместе с грудой земли, песка и сломанных веток, хорошенько отплевавшись и отряхнувшись, девушка недоумённо посмотрела наверх. Ого! Да тут высота метров шесть, а она и испугаться не успела.

На косогоре показалось перекошенное ужасом лицо Дарьи-травницы:

— Стой! — Милка, не тратя напрасно времени, развернулась и припустила во весь дух в сторону города. — Туда нельзя, вернись, несмышлёха!

Остановилась только тогда, когда стихли бесконечные: — "…ись…ёха…". Она, конечно, рада, что Дарья нашлась, но сколько можно сидеть в избушке в ожидании неизвестно чего. Пора людей посмотреть, себя показать! Правда, показывать-то особенно нечего — недурственная фигура, лицо приятное, но не модель, особенно сейчас, со спутанными волосами, в разодранной одежде и в дурацких деревянных шлёпанцах. Как только, по лесу блукая, не потеряла обувку, самой непонятно! Милка пальцами причесала волосы, сделала толстенькую коску сзади и все заботы о внешности посчитала законченными, тем более что она уже почти пришла. До городских ворот осталось каких-то несколько десятков метров, а Милка до сих пор никого не встретила — бежала от Дарьи по неубранному колосящемуся полю, потом выбралась на дорогу, петлявшую мимо шуршащих зарослей кукурузы, сменившиеся празднично зеленеющим болотцем с украшающими его фиолетовыми колючками чертополоха. Кто вечером будет там бродить? Разве что случайно…

* * * * *

— Ай да, Милка, шустрая ты моя, — клацая клавишами, думала я, — ты, значит, по лесу бегаешь, а мы тут за тебя отдувайся. Сейчас я тебя на постой определю и всё, баста. Остальное завтра придумаю…

А что? Имею я право отдохнуть после суеты домашней или нет? И нечего меня запугивать. А все-таки — при чем здесь я? Надо бы к Ольге сбегать, посоветоваться.

Мои мысли прервал жалобный голос:

— Мам, кушать скоро будем?

— Да, да, сейчас, только закончу, — не глядя на сына, торопливо пробормотала я. Не маленький, сам разогреет.

— Сейчас папа придет, — ехидным баском завершил свои стенания Сашка.

А вот это уже тяжёлая артиллерия — хочешь, не хочешь, надо. Я кинулась на кухню, довольный сын прибрёл следом, украсить собой мой нелегкий быт и заодно поболтать:

— Мам, а что ты пишешь?

— Ещё не знаю, — отмахнулась я, доставая из холодильника кастрюли.

— Это как?

— Да там кто-то за меня работает.

— Типа разумного компа, да, как у Стивена Кинга. Клёво! — оживился Сашка.

— Не помню я такого у Кинга, а у меня точно чертовщина творится.