Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2]

Филипп Филиппович в сердцах разлил на троих и протянул стопку Волохину.

— На, выпей со знакомством. Как звать-то вас?

— Нельзя ему! — отвел Побожий руку юного пенсионера, потянувшуюся за стопкой. — Он помереть может. А звать меня Тимофей Маркелыч.

— Чудак ты, Маркелыч! — усмехнулся охранник. — Раз уж он живым на этот свет попал, то как же он помереть сумеет?

— Пей, пей, Александр Михайлович, — подбодрил он раненого. — Это на здешних целебных травах настояно, пулю враз растворит. У нас тут воздух такой, что всякая ржа в человеке вмиг выветривается, а уж если внутрь принять — эффект стопроцентный. Ну-ка, отведи руку от раны! — приказал охранник с видом светила медицины нависая над Волохиным, — точно, затянулась! Я же говорю: воздух у нас шибко здоровый, не то что у вас, на том свете.

Побожий тоже наклонился над другом, исследуя рану. Точно, кровь течь перестала, и даже кровяная корка уже кое-где отвалилась, открывая красноватый рубец.

Все трое выпили. Волохин, обнадеженный консилиумом из двух ветеранов, сел попрямее и прислушался к внутренним органам. В легких что-то забурлило, наподобие откупоренной бутылки боржоми, на губах у него показалась пена, он зашелся кашлем, покраснел и вдруг выплюнул сгусток крови, который с металлическим треском врезался в стену.

Охранник быстро налил еще рюмку и почти насильно влил ее в горло Волохину. Внутренности вновь обожгло спиртом, и блаженное тепло разлилось по всем членам многострадального громовца.

— Так и есть! — охранник подхватил на чистый носовой платок сгусток отхаркнутой крови и поднес к глазам Побожего, чтобы тот удостоверился.

— Видишь пулю? Сама вышла. Первое дело раненому — рюмку водки!

Маркелыч двумя пальцами подхватил пулю и, повертев ее перед глазами, сунул в свой носовой платок.

— Сашка, ну как ты? — вопросил он товарища.

— Полегчало, Маркелыч! Жить можно. Ей-богу, полегчало. Налей-ка мне третью, Филипыч. Не знаю, как и благодарить вас обоих, что жизнь мне спасли.

Филипп Филиппович рассмеялся:

— Чудак ты, Александр, — жизнь спасли? Сейчас бы преставился, дядя бы тебе такую жизнь устроил, как на том свете говорили: «Помирать не надо», а ты: «Жизнь спасли». Ну да ладно. Раз благодарствуешь, выпьем по третьей, а потом я вас домой отведу. Погостите денька два, переночуете, а уж потом отправлю вас к Кузьме Егорычу.

— Да нет, нам домой надо. Меня Лукерья Тимофеевна ждет, — запротестовал бравый отставник МВД. — У нее там окрошка прокиснуть может.

— Ничего не знаю — вы мои гости! — добродушно-угрожающе рявкнул Филипп Филиппович. — Хотя бы на посошок, а выпить-закусить надо.

Только заставив друзей-громовцев солидно отобедать и отужинать осетрами, налимами, стерлядями, гребешками под заливной глазурью, подливками и соусами из водорослей и водоплодовых, изрядно угостив их диковинными наливками и настойками, Филипп Филиппович решил самолично вывести ветеранов потайными ходами из подводного царства на свет божий. Маркелычу он завернул с собой гостинец — огромного копченого осетра, Волохину сунул под мышку здоровенного налима и дал в руки штоф «Рыбьего жира» — особой подводной водки, наподобие «Столичной», — для продолжения лечения или на всякий случай, если его еще раз заденет нехорошая пуля.

— Тут идти недалеко! — объяснил Филипп Филиппович. — Ох, открутит мне голову Кузьма Егорыч, что я вас не задержал. Так никак не можете хоть на три денечка остаться, ну хоть на денек? А, Маркелыч?

— Филипыч, ты же бывший работник органов, должен понимать, нас там наверху Дюков ждет, ГРОМ, я же тебе рассказывал все, как есть.

— Ну, бывайте! За этой дверью ход в аферийское посольство, оно уже лет двадцать пустует. Охраны там только три чудака и милиционер в будке. Посередине залы для приемов стоит огромный стол, вмурованный в пол, под этим столом два люка, из одного вы как только вылезете, так напротив сразу же другой откроется, ныряйте в него и выберетесь уже за территорией посольства, в глухом дворе на Спасоголядьевской улице. Все поняли? На самый крайний случай там на ножке стола вертушка есть, чтобы люки открывать, если что, сообразишь, Маркелыч, а, вообще-то, живые от мертвых — отрезанный ломоты.

— Исключения подтверждают правила! — показал свою понятливость и ученость хитрый Маркелыч, подмигивая Волохину.

Поправив веник, чтобы сподручнее было шагать тайным ходом, Побожий обнялся с Филиппом Филипповичем. Волохин шагнул к водяному человеку.

— Спасибо, Филипп Филиппович, что спасли мне жизнь, я этого век не забуду, — со слезами на глазах прощался молодой пенсионер со своим избавителем.

— Дурак ты, Волохин, ей-ей дурак, такой жизни лишился, дядя у него Москвой-рекой заведует, а он хочет Родине послужить. Нет, видно, пока человек не помрет, он не поумнеет. Ну, с Богом!

Филипп Филиппович тоже смахнул с глаз слезу, хоть он и хорохорился, а прощаться мертвому с живыми всегда тягостно и душевно грустно.

Глава 4

ПОД СТОЛОМ В АФЕРИЙСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ

Все оказалось так, как и говорил Охапкин, кроме одного — уже третьи сутки аферийское посольство не пустовало. В связи с перестройкой СССР готовился восстановить дипломатические отношения с этим океаническим государством, и сегодня в зале для приемов было много народа. Стол, под которым очутились громовцы, был накрыт скатертью, сквозь затейливое кружево которой друзья увидели не только дипломатов, стоявших кучками вдоль стен, но и зал, где на троне восседала уже известная им женщина, да и лица некоторых из присутствующих, их облик и манера выражать свои чувства показались им знакомыми. В углу залы на постаменте рядом с троном стояли чучела коней с красовавшимися на них рыцарскими доспехами.

— Смотри-ка, Александр, те самые, из Архангельского! Эго же заговор против СССР!

Волохин, разинув рот, прильнул к прорези в скатерти и даже выронил налима из рук.

— Так и есть, точно, Маркелыч! — прошептал Волохин, увидев ослепительно красивую женщину, сидевшую на троне.

— Итак, мы давно не вершили суд в этой стране над нашими подданными, — проговорила женщина — Суд наш будет скорый и праведный, обжалованию он не подлежит. Кто хочет, чтобы его рассудили?

— Я! — гнусаво захныкал вурдалак, прижимающий платок к носу. — Рассудите, Элеонора Константиновна!

— Слушаю тебя. Кажется, ты секретарь Бульдина? — сощурилась Элеонора.

— Точно так-с, — упал на колени вурдалак в смокинге — Мне вой тот негодяй-упырь откусил нос.

Маленький упырь с хищными зубами и тоже в смокинге, производя небольшой ветер огромными ушами, похожими на опахало, выкатился в центр зала, негодующе крича:

— Ложь, ваше величество, клянусь — он сам откусил себе нос!

Элеонора вопросительно подняла брови.

— Разве можно самому себе откусить нос? — удивленно воскликнула женщина, обращаясь к упырю.

— Это же номенклатура Бульдина, им все можно, захотел себе нос откусить и откусил, для них закон не писан.

Элеонора рассмеялась, щелкнув пальцами:

— Ты прав, с произволом бульдинских секретарей надо кончать! Следующий!

Из толпы гостей вышла большая группа представительных мужчин очень солидного вида, и один из них депутатским голосом начал говорить о вдовах и сиротах, оставшихся после побоища в Архангельском.

— Мы, передовые нелюди нового мышления, решили организовать в помощь сиротам Фонд милосердия, чтобы оказать им действенное вспоможение. Вы, Элеонора Константиновна, прославились на весь мир своей щедростью. У нас к вам три просьбы, не согласитесь ля вы их исполнить?

— Для вдов и сирот я готова на все.

Обрадованный председатель депутатской группы переглянулся со своими друзьями.

— Во-первых, мы просим разрешения организовать Фонд милосердия.

Элеонора согласно кивнула.

— Во-вторых, мы бы хотели просить у вас, ваше всемогущество, миллион долларов начального капитала в кредит под пятьдесят процентов годовых, который мы пустим в оборот, а также построим инвалидный дворец и создадим предпринимательские структуры.