Царь Аттолии (ЛП)

— Это я подвел вас. Я виноват, — он неловко добавил: — Ваше Величество.

— Разве я больше не твоя царица? — с сожалением спросила она.

Потрясенный, он прошептал:

— Навсегда, — вдохнув в это слово всю свою душу.

— Я должна была знать, — сказала она. — Я должна была больше надеяться на будущее, и не цепляться за прошлое.

— У вас не было выбора, — напомнил ей Релиус.

— Вот почему я подумала, что это очередная необходимость принести жертву, как мы делали с тобой долгие годы. Я была неправа. Я доверяла тебе, Релиус, все эти годы, и я не должна была оставлять тебя.

Она наклонилась и поправила одеяло, разглаживая складки простеганной хлопкой ткани.

— Мы не можем простить себя, — сказал она.

Релиус знал, что он никогда не простил бы себя, он не заслуживал прощения, но помнил, что сказал ему Евгенидис о душевном одиночестве царицы. Он много раз вспоминал те слова во время одиноких ночных часов в лазарете.

— Но, может быть, мы сможем простить друг друга? — предложила царица.

Релиус кивнул, сжав губы. Если он будет знать, что может снять с царицы хоть частицу ее бремени, он примет прощение, хоть и не заслуживает его.

— Что ты теперь думаешь о царе? — спросила Аттолия. — Он все еще порывистый? Неопытный? Наивный? — Она повторила его слова, сказанные когда-то давно.

Ее голос, безмятежно спокойный, до боли знакомый, немного облегчил его волнение и стыд.

— Он молод, — хрипло сказал Релиус.

Теперь настала очередь Аттолии легким поднятием бровей выказать свое удивление.

Релиус покачал головой. Он поспешил уточнить:

— Я имел в виду, что лет через десять или двадцать…

Он не решился облечь свои мысли в слова, словно из суеверного страха спугнуть мечту. Аттолия поняла его.

— Золотой век?

Релиус кивнул.

— Но он не видит в этом своего будущего. Он не хочет быть царем.

— Это он так сказал?

Релиус покачал головой. Он не нуждался в словах.

— Мы говорили о поэзии, — сказал он, все еще нерешительно и робко, — и о новой комедии Аристофана о крестьянах. Он сказал, что вы выбрали для меня небольшую ферму, и предложил написать по этому поводу что-нибудь буколическое. — Релиус остался верен любви к точным формулировкам. — Он женился на вас не для того, чтобы стать царем. Он стал царем, чтобы жениться на вас.

— Он говорит, что не собирается умалять мою власть и добиваться господства над моей страной. Он намерен оставаться в тени.

— Не позволяйте ему, — сказал Релиус, а затем откинулся на подушку, пытаясь скрыть волнение.

Аттолия заметила его порыв.

— Разве я недостаточно долго была суверенным правителем, Релиус? — спросила она.

На ее лице не было улыбки, но она звучала в голосе царицы, и Релиус, который знал все ее интонации, вздохнул с облегчением.

Царица продолжала:

— Независимо от того, как крепко я держала власть в своих руках, пока у меня не было мужа, мои бароны были вынуждены бороться со мной и друг с другом, боясь, что кто-то другой может захватить эту власть. Мир настанет только тогда, когда они будут уверены, что эта цель находится вне их досягаемости. Ох, Релиус, среди них довольно глупых людей и даже есть несколько поджигателей войны, но мы-то с тобой знаем, что основной причиной, что заставляет их грызться друг с другом, является страх и недоверие. Если царь докажет, что престол под ним незыблем, бароны помирятся и объединятся. Я исчерпала все время отсрочки до прихода мидийцев, — сказала она. — Если Аттолия не объединится к тому моменту, когда они нанесут первый удар, то не останется ни царя с царицей, ни патроноса, ни охлоса. Поэтому не мне одной важно, будет ли Евгенидис истинным царем или марионеткой на троне.

— И он отказывается?

— Он даже не пытается защищать и отстаивать свою позицию. Он просто… отворачивается и делает вид, что не слышит. Он не собирается ни возглавить страну, ни удалиться в изгнание. Посол Эддиса перепробовал все способы воздействия и не добился успеха. Мне кажется, он боится.

— Орнон или царь?

— Оба. И Орнон все больше и больше, как человек ежедневно балансирующий на краю пропасти. Но я думаю, Евгенидис боится тоже.

— Чего?

— Потерпеть неудачу, — сказала Аттолия, как будто этот страх должен был быть очевиден Релиусу. — Украсть у меня мою силу.

— Но вы бы стали только сильнее.

— Я знаю, — успокоила его Аттолия. — И я не говорю, что боюсь. Но он, думаю, да. Боится собственной тяги к власти. Он не привык обладать властью, ведь его жизнь всегда была скрыта в тени. Конечно, я могла бы приказать ему стать царем. Он дал бы мне все, что я попрошу.

— Это укрепило бы вашу власть, а не его, — возразил Релиус.

— Пожалуй, да, — согласилась Аттолия.

Релиус задумчиво наблюдал за сидящей рядом царицей. Она не казалась слишком обеспокоенной.

— Моя царица, я уверен, что в нужную минуту он проявит себя.

— Он упрям, — напомнила Аттолия. — Ужасно упрям.

— Но он хорошо показал себя при падении Дома Эрондитесов, — заметил Релиус.

— Бароны толпой ввалились в мою спальню, чтобы по-новому взглянуть на него.

— И что? — поинтересовался Релиус.

— Он полировал ногти.

Релиус фыркнул.

— Полагаю, бароны пришли к заключению, что весь план принадлежал вам, а царь служил вашим послушным орудием.

— Вот именно, — кивнула царица.

Она посмотрела на свои руки, неподвижно лежащие на коленях, а Релиус попытался вообразить себе сцену, мало отличавшуюся от тех, что ему довелось наблюдать раньше. Он неоднократно убеждался, как виртуозно царь умеет валять дурака.

— Вы должны заставить его открыться, — предупредил Релиус.

Она подняла голову, и он потрясенно замолчал при виде слез, блестевших в ее глазах.

— Я так устала ломать людей и подчинять их своей воле. Я как боевая колесница, вооруженная косами, сокрушаю всех, кто находится рядом со мной, не отличая друзей от врагов.

— Я предал вас, моя царица, — напомнил ей Релиус.

— Ты служил мне. А я отплатила тебе пытками и казнила бы, если бы не его вмешательство. Он любит меня, а я вознаграждаю его за любовь, заставляя делать то, что ему ненавистно. Вечером, после нашего первого танца он редко возвращается на трон; он танцует с другими женщинами или просто гуляет по залу. Придворные считают, что он пытается быть любезным, разделяя их общество. Одна я вижу, что он переходит от одного свободного места к другому, а придворные перемещаются вслед за ним. Он, как собака, пытается убежать от собственного хвоста. Он только однажды позволил себе несколько минут одиночества и чуть не погиб из-за этого. Релиус, ему ненавистно быть царем.

Релиус подумал о своем ночном собеседнике, его широком кругозоре и обаятельном смехе.

Тем не менее, неуверенный в себе, он не мог согласиться с царицей.

— Воры Эддиса всегда избегают большого общества, Ваше Величество. Он всегда ограничивался очень небольшим кругом близких людей и не привык к подобному образу жизни. Но у независимости и конфиденциальности есть обратная сторона. Это изоляция и одиночество. Хочет он того или нет, ему придется открыться. Мир должен узнать, что он истинный царь.

— Независимо от его желания?

— Ни один человек не может служить только себе, если его таланты нужны государству. Никто не может ставить свои личные нужды выше общественных.

— Береги себя, — тихо сказала царица. — Береги себя, мой дорогой друг.

Релиус лежал неподвижно.

— Я очень острая коса, — сказал царица.

Релиус слабо улыбнулся в ответ.

— Я сам предлагаю вам выход из положения. Не найдется ли для меня какого-нибудь маленького домика в долине Геде, например?

— Не в долине Геде, нет. Есть дом в Модрии, двухэтажный, с открытым двором и уютным атриумом. Земля там скудная, но для разведения коз подойдет.

Релиус ждал.

— Или ты можешь остаться со мной. Ты все еще нужен мне. Ты все еще нужен Аттолии.

Тихие слезы навернулись на глаза Релиуса. Он прикрыл веки и некоторое время размышлял о маленьком домике в долине Геде или в Модрии, с маленьким фонтаном, о блеянии коз и пении цикад.