Луна, луна, скройся! (СИ)

Не проходит и получаса, как кто-то снова ко мне подходит. От него сильно пахнет ракией.

— Эй, циганко… Лиляна… — это Златко, и я открываю глаза. Он сел возле меня и задумчиво смотрит сверху вниз. — Эй, где йе твой фрайер? [36]

— Брат. Кристо мой брат.

— Ma нема га? [37]

Я молчу. Ответ слишком очевиден. Златко грустно вздыхает и вдруг ложится рядом. Гладит моё лицо грубыми пальцами:

— Лиепа си… [38]

— Мне нехорошо. Я болею.

— Нема вези, опрез, [39] — он гладёт руку мне на грудь и повторяет:

— Лиепа…

— Не надо. Я… кричать буду!

— Онда сви чу додже. Сви сви еданаест мушкарца. На треба викати, [40] — Златко чуть сжимает ладонь. Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт!

— Не надо… Я девственница!

— Код вас свака йе дьевица, — ухмыляется «каланча». — Требаш то мужу причати… ал не мене. [41]

Если он меня поцелует, меня вырвет. Но Златко не целует. Кажется, ему нравится страх в моих глазах. Он опускает руку ниже и ниже. Я пытаюсь оттолкнуть её, но он не то уговаривает, не то пугает:

— Смири се! Ако нечеш, сви че чути… Еданаест мушкарца! [42]

А его пальцы уже сминают мне юбку, чтобы забраться под подол. Я пытаюсь по крайней мере выглядеть гордо, но мне не очень хорошо удаётся — на глазах выступают слёзы и я не могу сдержать дрожи. Я отворачиваюсь.

Внезапно со стороны Златко доносится звук — словно что-то хряпает. Я слышу сдавленный голос Кристо:

— Возле его головы стоит кола, пей скорее.

Я оборачиваюсь — голова хорвата залита кровью, глаза закатились, в волосах блестят осколки стекла. Похоже, кузен отрубил его ударом бутылки. Я готова разрыдаться от облегчения.

Я шарю рукой над головой Златко; нахожу уже открытую бутылочку колы. Присасываюсь. Несколько минут лежу, ожидая, пока давление поднимется.

— Я в порядке. Что теперь?

— Быстро ползи за мной.

Просто удивительно, какую скорость можно развить, передвигаясь практически на животе и локтях.

В какой-то момент кузен встаёт — я встаю следом — и говорит:

— Вот, а теперь — побежали!

Мы бежим довольно долго, сначала по полю, потом по обочине дороги. Останавливаемся только под знаком, возвещающем о селе «Богдановци».

— Давно я не бегала этакие кроссы, — отдуваясь, бормочу я. — Ты чего меня бросил? Где ты был?

— По своим делам, — туманно отвечает кузен. — Знаешь, кто, оказывается, собирается в «Герцоге Константине»?

— Знаю! Уроды моральные.

— Вроде того. «Чёрные археологи». Тут возле Вуковара ещё со времён Империи какие-то важные раскопки. Из-за войны они остановились, но кое-кто в городе сообразил, что коллекционеры дадут хорошие деньги за всякую старинную ерунду. Вот и копают по ночам. Там, правда, солдатских костей сейчас больше, чем древних мисок и черепков, но их это не смущает.

— Ясно. Кристо, я сейчас тебе умную вещь скажу, а ты запомнишь. Никогда! Никогда больше не бросай меня одну спящую!!! Понял, ты?!

— Понял. Как только этого идиота возле тебя увидел — понял. Прости меня, Лилянка. Я правда дурак.

— Дурак, и какой ещё дурак. Пойдём, что ли? Что-то мне подсказывает, что чем дальше отсюда мы окажемся к утру, тем лучше.

— Ага. Пойдём.

Теперь мы спим по очереди — шесть часов один, шесть часов другой. Пока один отдыхает, другой сторожит, сидя рядом или шатаясь поблизости. Во время своего дежурства я, как правило, танцую. Кристо отрабатывает прыжки и удары или читает хорватскую прессу (которая, в отличие от сербской, написана понятными латинскими буквами), тренируясь в славянских языках. Он уже сносно и порой даже выразительно болтает на смеси чешского, галицийского, словацкого и сербского.

Скорость нашего передвижения из-за посменного сна упала. Впрочем, мы особенно и не торопимся. В Загребе мы оказались аккурат накануне дня рождения герцога Августа — двадцать седьмого июля. Нас почти сразу останавливают полицейские — пришлось, впервые за всё пребывание в Королевстве, доставать паспорта (ид-карточки действуют только в пределах своего государства) и клятвенно заверять, что мы прямо вот сейчас пойдём и наденем что-нибудь поприличнее. Впрочем, менять одежду действительно пора; мы одеваемся по моде загребских цыган, подсмотрев её прямо на улицах города.

Уже вечер: днём мы отоспались в пригородном лесопарке, впервые за все эти дни — одновременно, найдя укромное местечко. Горожане развешивают флаги герцогства и портреты Августа, огромные ленты и разноцветные воздушные шары на балконах, окнах и просто стенах. Поэтому нам не составляет труда не только найти одёжную лавку, но и упросить владельца обслужить нас — он всё равно задержался, занимаясь украшением фасада.

Шатаясь по улицам, подмечаю тенденцию: если стоит группка чернявых, смуглых, черноглазых, атлетически сложенных мужчин — наверняка сербы, которые почти никогда не передвигаются на улицах хорватских городов поодиночке, если же в группе всех вперемешку — брюнетов, шатенов и даже блондинов, темнокожих и довольно светлых, притом преобладают фигуры тонкокостные, худощавые, значит, цыгане. Впрочем, при попытке пообщаться даже загребские цыгане смотрят на мой короткий нос и голубые глаза Кристо с нескрываемым удивлением:

— Что, папа ваш немку за себя взял, что ли?

— Нет, что вы. Это дедушка напортачил, — отшучиваемся мы.

Сами хорваты русые, светлокожие — воистину югославские австрийцы.

Чтобы скоротать ночь, заходим сначала в один ресторанчик, потом в другой, в третий. Но в пять утра закрыты уже все заведения, и нам приходится идти в парк.

— Что шатаетесь? — хмуро спрашивает полицейский.

— Рассвет встречаем. Господин офицер, были же вы молодой, гуляли с девушкой? — обезоруживающе улыбается Кристо. Полицейский смягчается.

— Только не безобразничайте по кустам. Всё равно замечу.

— Нет, мы так… просто побродим.

Может, мне кажется, но Загреб гораздо красивей прославленного Будапешта и хоть и воспетой не раз, но слишком суровой, на мой взгляд, Праги. Он похож на иллюстрации в детских книжках со сказками: и просто, и изящно, и попросту — очаровательно.

Около одиннадцати утра народ начинает стекаться к площади перед герцогским дворцом. Мы тоже идём: я ещё ни разу в жизни не видела живого герцога. У многих людей в руках цветы: маки, тюльпаны, фиалки, лилии, ирисы, гиацинты, маргаритки самых разных сортов и цветов. Нет только роз. Оказывается, ими можно осыпать путь только членам королевских семей и Папе Римскому. Каждый цветок означает отношение подданного к своему герцогу. Жёлтые маки — пожелание успеха, красные тюльпаны — признание в любви, голубые фиалки — клятва верности, ирисы — доверие…

Герцог Август оказывается представительным мужчиной лет пятидесяти, сложенным атлетически, как и большинство наблюдаемых мной хорватов. Животик для его возраста совсем небольшой, к тому же тщательно утянутый белоснежным мундиром, спина — прямая, плечи — широкие: красавец мужчина. Герцог горделиво выезжает из дворцовых ворот верхом на поразительной яркости гнедом жеребце — белые скакуны, опять же, полагаются только королям, императорам и наследным принцам. И герцог, и жеребец украшены алыми и золочёными перьями: у герцога они прикреплены к странному головному убору, похожему на фуражку без козырька, а у жеребца — к ремням на голове. К сожалению, я не могу этого увидеть своими глазами — не сумела протиснуться сквозь толпу, но над площадью установлены огромные экраны, и на них по очереди выводится изображение с камер, нацеленных на герцога.