Оскал Фортуны. Трилогия (СИ)

Он задыхался, пыль забила ноздри, ноги и руки затекли и болели так, словно их резали ножом. Но потом боль прошла, и Треплос совсем перестал их чувствовать. В голове звенело, ломило виски и спину. Пару раз молодой человек забывался в какомто кошмарном полусне, видя перед собой родную Милету, стол в дядином саду, уставленный яствами и винами, друзей, поднимавших заздравные чаши и упражнявшихся в остроумии.

Поздно ночью явились все те же два стражника. Они завернули его в циновку, вынесли наружу и перебросили через спину осла.

– Попробуешь рыпаться, зарежем, – спокойно и както буднично предупредил один из них.

Поэта отвезли к реке и бросили в лодку. Умиравший от жажды юноша сходил с ума от близости недоступной воды. Он попробовал перевернуться на бок, но тут же заработал чувствительный тычок в бок.

– Не возись, – странно тонким голосом предупредил его один из перевозчиков.

Треплос смотрел сквозь щели в циновке на глубокое, усеянное звездами небо и плакал. Слезы струились по лицу, оставляя мокрые дорожки на грязной коже.

"Они везут меня прямо в царство Адиса, – думал он, давясь слюной. – Мрачный Тарар станет мне домом до скончания веков".

Путешествие закончилось так неожиданно, что юноша не сразу понял. Его грубо выбросили из лодки прямо в воду, и Треплос завыл от бессильной ярости. Плотный кляп мешал ему напиться!

Перерезали веревки на ногах. Перевозчики попытались поставить его прямо. Поэт вновь упал и завозился, стараясь хотя бы охладить водой разгоряченное лицо. Она наконецто пропитала плотно скомканную тряпку, и Треплос ощутил, как кожа во рту пропитывается влагой.

Блаженство прервал сильный удар по спине. "Кажется, чтото подобное со мной уже было", – подумал он, корчась от боли. Его вновь поставили на ноги.

– Еще раз упадешь, – пропищал невысокий человечек. – Пойдешь на корм крокодилам.

Сопровождающие Треплоса хорошо знали дорогу, а он то и дело падал, спотыкаясь в темноте. Изза связанных рук юноша разбил себе лицо и больно оцарапал плечо о камни. Они долго шли мимо длинных оград и странных приземистых сооружений, похожих на амбары. За все это время его конвоиры почти не говорили, тихо обмениваясь короткими фразами. Шагавший впереди мужчина внезапно остановился, так что поэт чуть не налетел на него. Постояв немного, конвоир решительно пошел в сторону, а Треплоса больно толкнули в спину.

– Шагай, – басом пророкотал второй келлуанин.

Не успели они пройти и полусотни шагов, как приказали остановиться у стены низкого здания с плоской каменной крышей. Один из конвоиров повозился у стены. Раздался негромкий скрип. Поэта втолкнули в душную темноту. Послышались звонкие удары кремня, замелькали искры, и ярко вспыхнул пучок сухого камыша. Поэт затравленно огляделся. Квадратная комната со стенами покрытыми рисунками и иероглифами. В середине стоит низкий каменный саркофаг. "Гробница", – догадался Треплос и посмотрел на своих спутников. Один среднего роста, широкоплечий, с мощными мускулами и волосатой грудью, на узких бедрах грязная набедренная повязка. Глаза почти не различимы в глубоких темных глазницах, спрятанных под низко надвинутым лбом. Второй, в коротком парике, чуть выше, но более хрупкий, с круглым лицом и пухлой грудью, в аккуратной белой юбке. "Похож на евнуха", – подумал поэт.

– Открывай, – пропищал он.

Здоровяк уперся в крышку саркофага и, пыхтя, стал сдвигать её в сторону.

Поэта словно огнем обожгло: "Меня хотят похоронить заживо!".

Он плечом сбил с ног конвоира и попытался выскочить наружу. Но ослабленные голодом и жаждой мышцы подвели лучшего атлета Милеты. Падая, келлуанин успел схватить его за ногу и задержать на пару секунд. Второй тут же пришел на помощь приятелю, и они вдвоем долго били несчастного поэта, все больше и больше зверея.

Особенно старался здоровый. Окончательно рассвирепев, он схватил Треплоса за короткие волосы и стал бить головой о глиняный пол.

– Стой! – попытался остановить его писклявый. – Успокойся, хватит!

– Этот шакалий помет посмел ударить тебя! – рычал тот, занося кулак.

– Нам запретили его калечить, – сказал "евнух". – Он нужен живым!

Здоровяк все же ударил Треплоса. Но уже вполсилы.

Рот поэта наполнился кровью, один глаз стремительно заплывал, тело ломило. Писклявый обнял приятеля, прижимая его голову к своей груди и целуя грязную, спутанную гриву.

– Как он мог тебя бить? – бормотал здоровяк, прижимаясь к нему. – Моча павиана, слюна бешеной собаки. Я хочу его убить.

– Подумай, что его ждет и тебе станет легче, – посоветовал "евнух".

Мужчина поднял лицо и радостно осклабился.

– Он будет желать смерти, как я твоих объятий!

"Они сумасшедшие! – сквозь боль думал поэт. – Весь их Келлуан сошел с ума!"

Треплос безвольной куклой повис на плечах своих стражников. Те перебросили его ноги через край саркофага.

– Развяжи руки, – напомнил писклявый. – Нельзя, чтобы он задохнулся или умер с голоду. Юноша почувствовал, как стягивающие запястья веревки исчезли, и его толкнули в темноту.

Милостью богов он ничего не сломал, отделавшись новыми синяками и шишками.

– В углу кувшин с водой, – раздалось сверху. – Береги её.

С негромким шорохом плита встала на место, оставив Треплоса в кромешной тьме. Со стоном вытащив изо рта мокрую тряпку, он с жадностью вдохнул сухой, затхлый воздух подземелья, после чего выковырял из носа пыль и, встав на четвереньки, отправился обследовать свое узилище.

С тех пор он изучил его лучше, чем дядин дом в Милете. Квадратная комната семь локтей в ширину с сужавшимися кверху стенами из старого выщербленного кирпича, с плотным земляным полом, где вперемешку с мусором валялись человеческие кости. В углу поэт действительно отыскал небольшой кувшин с противной теплой водой.

Целую вечность юноша просидел в темноте, пока не услышал голоса и шорох отодвигаемого камня.

– Ты жив, чужак? – услышал Треплос знакомый писклявый голос, а на грязный пол, освещенный мерцающим светом факела, упала лепешка.

Юноша бросился к ней и с жадностью вцепился в черствое, плохо пропеченное тесто.

– Привяжи к веревке кувшин, – крикнули сверху. – Если пить хочешь.

Поэт мигом проглотил остатки воды, и торопясь, обвязал веревку вокруг тонкого горлышка. Когда кувшин исчез в люке, поэт крикнул:

– Что вам от меня нужно?

– Молись своим богам, чужак! – отозвался грубый голос здоровяка. – Пока ничего.

Тихо заскрежетал камень.

Поэт опустился на пол и стал доедать хлеб, не замечая отвратительного вкуса.

Тюремщики очень скоро вернулись, открыли овальный люк.

– Опускай, – проговорил "евнух".

– Погоди, – отозвался приятель. – Я все утро копил.

Он запыхтел, послышался звук журчащей воды, и в воздухе запахло мочой.

– Вот теперь держи.

Юноша догадался, что они испоганили ему воду. Только чудом он не вылил её в первую же минуту. Глумливо хохоча, келлуане задвинули тяжелую крышку, вновь оставив его во мраке. Обозленный Треплос вновь стал искать возможность выбраться из этой могилы. Пробовал ковырять черепками твердую как камень землю, но та почти не поддавалась плохо обожженной глине. Пытался вскарабкаться наверх по стене, но сорвался и больно ударился боком. Увы, человек не паук, по потолку ходить не может.

Они приходили еще три раза. Швыряли ему черствую лепешку и мочились в кувшин с водой. Юноша сильно ослабел от голода. Он даже пробовал грызть разбросанные по полу кости, но, увы, на них совершенно не осталось плоти. Лежа на холодном полу, Треплос простудился, и грудь его рвал резкий сухой кашель.

"Я умру здесь", – подумал поэт, и на ум сразу пришли полные безнадежной тоски строки:

Вовсе на свет не родиться – для смертного лучшая доля,

Жгучего солнца лучей слаще не видеть совсем.

Если ж родился, спеши к вожделенным воротам Тарара: