Ледяное проклятье

Как оказалось, это была первая ошибка из череды последующих. На дворе — суровая зима, теплой одежды в обрез, и мелкая ребятня оказалась заперта в скучной пещере, в которой они успели изучить каждый закоулок. Тут они и вспомнили о гоблине. Тогда же стало известно имя искалеченного и запуганного пленника — Горкхи. На самом деле его звали иначе, но настоящее имя оказалось настолько труднопроизносимым, что его переиначили в более простое и короткое. Обрадованный общению гоблин не возражал. Он и раньше неплохо лопотал на общем языке, а спустя пару дней, проведенных в шумной компании, заговорил абсолютно чисто. В том числе и на гномьем языке.

Горкхи знал уйму загадок, сказок и всяческих историй. Вскоре детей было от него не оттащить — большую часть дня они проводили рядом с нишей гоблина, уходя лишь поздним вечером и вновь торопясь туда утром.

Когда занятые ежедневной работой мужчины наконец обратили свое внимание на происходящее, дело зашло уже слишком далеко. Нагрянувшим с проверкой в нишу к Горкхи людям и гномам сначала пришлось пробираться через плотные ряды сидящих на одеялах детей, а затем их глазам предстала изумительная картина. В невеликой скальной нише было чисто, появилась деревянная лежанка, застланная парой шкур, в углу притулились горшок с чистой водой и миска каши с общего стола. У лежанки стоял табурет, на котором стояло несколько жировых светильников, освещающих жилище гоблина. Все это принесли дети, пожалевшие своего нового друга, дрожащего от холода и прозябающего в грязи и нечистотах.

Вознегодовавшие взрослые решили принять срочные меры и собрались было переселить Горкхи из пещеры в конюшню, благо его рана затянулась. Из этой затеи ничего не вышло. Дети от мала до велика подняли дикий рев. Если верить словам Койна, тряслась вся пещера, и они уже начали бояться, что каменные своды не выдержат и обрушатся им на голову. Обиженный рев оказался хитрым политическим ходом. На дикий шум нагрянули встревоженные криками своих ненаглядных чад женщины во главе с вооруженной черпаком Нилиеной. И это решило дело. Старшая кухарка быстро разобралась в происходящем, уняла ревущих детей, черпаком разогнала мужиков кого куда и успокоила сжавшегося в дрожащий комок перепуганного гоблина — причем сделала это крайне быстро.

С того дня Горкхи оказался под крылом Нилиены. Сначала она добилась послабления тюремного режима, и одноногого гоблина перевели из холодной ниши на теплую кухню, приковав рядом с печью. Затем Горкхи обзавелся сшитой руками женщин одеждой, а его грязные и кишащие вшами шкуры отправились в огонь. Еще через несколько дней гоблина развязали и предоставили ему полную свободу передвижения в пределах поселения. Пленник выказанное доверие оправдал полностью. К ведущей на стену лестнице не приближался, к оружию не прикасался, куда не надо, нос не совал и даже старался помогать в повседневной работе по хозяйству. Правда, посуду мыл из рук вон плохо: если не разбивал по неуклюжести, то вместо мытья в воде предпочитал вылизывать миски до блеска языком.

С возвращением Рикара гоблин вновь попал в опалу, но ненадолго. Безобидность Горкхи смогла подкупить и искалечившего его мрачного здоровяка. Через неделю Рикар распорядился вернуть горемыке свободу и собственноручно выстругал из подходящего полена деревянную ногу, да еще и подарил ему теплый шарф, которым гоблин чрезвычайно гордился и не снимал, даже когда ложился в постель. Правда, сначала он этот шарф украл, но это уже дело другое.

А воровал гоблин постоянно. По мелочи и только то, что ему очень нравилось. Красиво блестящие пуговицы, поскрипывающие сапоги, большая деревянная ложка или еще что подобное. Украденную добычу распихивал по углам и трещинам, но если требовали вернуть, то с горестными вздохами он безошибочно плелся к нужному тайнику и едва ли не со слезами на глазах возвращал украденное хозяину… чтобы через день снова уволочь. Ничего не брал он только у детей. Даже не прикасался к скудным игрушкам, но с удовольствием играл вместе с малышней в их детские игры.

В общем и целом, Горкхи оказался безобидным и более того — единственное, о чем он просил, так это не отправлять его обратно к шурдам, которых он боялся до ужаса. Тем более что всех искалеченных гоблинов ждал только один исход — оказаться в кухонном котле в качестве куска мяса. А умирать Горкхи не хотел.

— Горкхи не хочет умирать, — тонким голоском подтвердил внимательно слушающий рассказ Горкхи. — И воевать тоже не хочет.

— Почему он постоянно повторяет свое имя? — с недоумением спросил я, поняв, что история окончена. — Почему не говорит «я»? Словно не о себе говорит, а ком-то постороннем.

— Запрещено, — за Койна ответил гоблин. — Нельзя. Только шурды могут это говорить, злые шурды запретили остальным.

— Понятно… Ну здесь шурдов нет, так что можешь говорить «я» сколько угодно.

— Бесполезно, — махнул рукой Рикар, и остальные кивками подтвердили его правоту. — Мы долго пытались. Привычка неистребима.

— Ясно, — кивнул я, чуть помедлил и мягко произнес: — Ладно, Горкхи, ты иди в пещеру, нечего тут мерзнуть и одновременно греть уши. Ступай.

— Да, господин Корис, — пискнул гоблин. — Горкхи понял и слушается.

Неловко сползя со скамьи, гоблин захромал прочь, направляясь к теплой пещере. А ему навстречу уже шли те, кого я хотел видеть. Размашисто шагали братья-мастера, за ними спешил мой тезка Корис, позади всех торопливо семенил Стефий.

Дождавшись, пока они все рассядутся и поприветствуют меня, я чуть привстал и уселся в умятый сугроб, словно в кресло, чтобы видеть всех окружающих. Нагреб на себя свежего снега, унял оживившиеся щупальца и лишь тогда кивнул Рикару:

— Излагай все по порядку. И начни с момента, как вы отправились в путь…

Глава седьмая

ХОЗЯЙСТВЕННАЯ СУЕТА И БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ НА БУДУЩЕЕ

Я мрачно глядел на лежащую у ног мертвую курицу и слушал горестно причитающего над убиенной птицей Тезку.

— Ласточка моя, — едва не рыдал мой хозяйственник. — Как же так-то, господин? За что птичку прибили? Она же по три яйца в день несла! Кормилицу загубили, как есть загубили! Знала ли птичка безвинная, ведала ли, несчастная…

— Хватит уже, — вздохнул я, обеими руками держа в охапке свои щупальца. — Я и не заметил, как она под ноги сунулась, а вот они, — я кивнул на подергивающиеся ледяные отростки, — они заметили.

— И приголубили птаху, — прогудел нависающий надо мной здоровяк. — Да так быстро, что и не углядели. Бац — и нет курицы. И всегда они так, господин?

— Угу, — с досадой отозвался я. — Потому и не захожу в пещеру, чтобы они бед не натворили. А за курицу уж извини, Тезка, сожалею.

— Эх, — поник головой Тезка. — Суп будет… если это мясо еще съедобно…

Я лишь вздохнул, злясь на самого себя. Сказать было нечего.

Едва рассвело, я, сжигаемый нетерпением, отправился на осмотр новых хозяйственных построек и едва успел дойти до курятника, как оттуда выскочила сладострастно клохчущая курица, преследуемая по пятам взбудораженным петухом, и угодила прямиком под удар щупальца, да так, что только перья взвились. Слава Создателю, петуху удалось спастись от столь жестокой смерти, и сейчас он с подозрением косился на меня одним глазом, сидя на крыше курятника.

— Лучше бы вы этого негодника пришибли! — в сердцах буркнул Тезка, погрозив петуху кулаком. — Гоняет их почем зря, словно бес в него вселился! Тьфу на тебя!

Кашлянув, я отступил на пару шагов назад и самым будничным тоном произнес:

— Думаю, в курятник заглядывать не стоит.

— Да уж, господин, — хохотнул Рикар. — Еще одна сдохшая курица, и с нашим главным жадюгой приключится сердечный припадок.

Тезка недовольно засопел, но ничего не ответил.

— Тогда осмотрим коров? — бодро произнес я, но мой порыв не оценили.

— Коров? Да что на них смотреть-то, господин? — всплеснул руками Тезка, едва не выронив погибшую курицу. — Что вы, коров не видели, что ли? Стоят себе, жвачку пережевывают… да и грязно там, навоз еще не убирали. Обувку изгваздаете в чем попало, сердиться будете.