Бродяга. Путь ветра

Ян посмотрел за море — там, в сияющих облаках, прорисовалась кристальной голубизны вершина, подобная взмывшей в небеса волне.

— Решай. Хочешь — иди со мной. Теперь ты сможешь посмотреть Ему в лицо, потому что теперь и ты сам — намного более настоящий, чем был, и взгляд Его будет для тебя благом, а не гибелью. Но если осталось что-то, что держит тебя в Альвероне — путь туда еще не закрыт. Ты уже не будешь магом, но останешься собой. Сможешь пройти Дорогу иначе. И, надеюсь, придешь сюда же.

— Снова решать?

— А то как же? — отозвался Антар, пряча улыбку в бороду.

Ян оглянулся вокруг. Уходить отсюда не хотелось — до боли. Но оставаться здесь, зная, что Безликий не оставит в покое Мари и дочь…

Вздохнул:

— Решиться на смерть было проще…

Антар кивнул.

— Умереть всегда проще, чем жить. Только не для нас такая простота… Думай, Йиссен, времени у тебя — сколько захочешь сам. Я отойду, мешать не стану. До встречи — сейчас или… потом.

Антар встал, отряхивая плащ, — и исчез, просто шагнув в сторону.

Ян сидел на берегу долго… Наверное.

Ведь время здесь не имело власти.

Наконец погладил ласковую траву, вдохнул напоенный жизнью воздух и встал.

Повернулся к вершине и поклонился.

— Спасибо тебе, Настоящий, за Силу и знание, за то, что вел и хранил. За это место — и за дорогу. За Мари — и за дочь. И за то, что я был Пламенем. А больше всего — за то, что тебе не все равно.

Он окинул берег долгим внимательным взглядом — взглядом человека, надеющегося обязательно вернуться. Раскинув руки, широко шагнул с обрыва, и услышал сквозь гаснущий рокот моря и пение птиц:

— Доброй Дороги, Ветер!

Эпилог

Традиции — штука упрямая. Если повелось, что состязание бардов в Кэйм-Батале проходит раз в три года — значит, не в четыре, но и не в два, хотя ярмарка, сопутствующая празднику, не помешала бы городской казне и ежегодно.

Если принято проводить его на Большой площади — значит, и в этом году помост возвели именно там, хотя на Новой Рыночной куда больше места, а гильдия бардов вообще переехала на окраину, ближе к пойменным лугам Поречья. Но ведь и сама гильдия давно превратилась в традицию — наверное, еще с тех пор, когда глава ее стал по совместительству придворным певцом.

Четыре дня шли состязания, и сегодня должны были прозвучать имена победителей.

Площадь затихла, ожидая чуда.

Но почему оно должно произойти? Не первый ведь год состязаются барды в Кэйм-Батале…

И награда — серебряная ветвь в кубе из горного хрусталя — вновь досталась королевскому менестрелю, с привычной величавостью шагнувшему на помост.

«Король стихотворцев, светоч таланта, соловей сладкозвучный», — зазвучало со сцены.

«Прихвостень бесталанный, лизоблюд дворцовый, кочет хрипатый», — подхватило неведомо когда и как улизнувшее из оружейной мастерской эхо. И зрители — особенно те, кто облюбовал задние ряды, — были по большинству с ним согласны.

— Что ни говорите, а девчонка была лучше, — заявил вихрастый парень в плаще студента, обращаясь к случайной соседке.

Молодая женщина в замшевой куртке и брюках — отличительный признак лесовиков Рэль-Итана — молча кивнула, не отвлекаясь от своих мыслей. Окинула площадь рассеянным взглядом — и, резко выбросив руку, перехватила руку уличного мальчишки, который пробирался к сцене с гнилым плодом ллейтры.

— Отдай. Охота поротым быть? — произнесла спокойно и строго.

Малец сверкнул глазами, но вырываться не стал. Послушно отдал гнилушку и собрался было шмыгнуть в толпу.

— Погоди, пострел. Есть дело, — остановила его женщина. — Кликни-ка своих приятелей.

Сказал бы это кто другой, Риккер Шустрый трижды подумал бы, потом вспомнил бы хватку на запястье — и не показывался бы на Большой Площади с неделю.

А то и две.

Но сейчас его позвала сама Рэль Тэллани, «Око Леса».

Ее знали все; многие боялись, и зачастую — не зря. Но если она говорила: «Есть дело», — значит, так и было, и подвоха ждать не приходилось.

Тем более что спрятаться от видящей не сумел бы даже Риккер, хотя его прозвище было более чем заслуженным.

Гвардейцы-караульные, несшие стражу на надвратной башне дворца, вначале не обратили внимания на заминку на площади. Толпа вела себя тихо, мирно — мало ли, о чем кричат, лишь бы в ворота не ломились. Однако полчаса спустя, когда большинство бывших зрителей, не спеша растекаться по многочисленным улочкам, целенаправленно двинулось к Бульвару Короны, капитан озадачено нахмурился и велел молодому лейтенанту-лучнику посмотреть, что к чему. Выход на бульвар был в дальнем конце площади, а капитан с возрастом слабел глазами — да и кому еще поручить разведку, как не зоркому лучнику-фэннийцу?

Цепкий взгляд стрелка быстро вылущил из толпы шнырявших туда-сюда мальчишек и без труда отследил направление — начало аллеи, идущей посредине бульвара. Там, меж пирамидальных тополей, двое крепких ребят уже приладили полотнище с короткой и емкой надписью: «Для Лиэнн». Под ним на принесенную третьим скамейку встала женщина в куртке из темной замши. Сняла шапку, уронив тяжелую соломенную косу. Словно ощутив взгляд офицера, обернулась и вскинула ладонь в воздушном поцелуе. Он улыбнулся в ответ, ни на миг не усомнившись, что женщина заметила его улыбку, и доложил командиру.

— Опять, значит, Прозорливица чудит, — с ворчливым восхищением промолвил тот и добавил: — Возьми пять человек при оружии, присмотри издали, не вмешиваясь — не обидел бы кто…

Последнее, кстати, сказано было скорее для собственного успокоения. Лихих людей — и местных, и приезжих — здесь, конечно, хватало, как и на всякой ярмарке. Не ургашей с большой дороги — стража городская не всегда дремала, — но карманников и «прочих, до чужого добра охочих». Музыка да «кружево слов» очаровали их не настолько, чтобы они перестали прислушиваться к звону чужой монеты. Увидев, сколько денег сыплется в шапку и как часто ее опорожняют над мешком, они позарились было — да отступились, споткнувшись о жесткий взгляд молодой женщины; тем более что в спутниках ее узнали добровольцев из Лесного Легиона, тех самых, что стрелой сбивают влет толлерейну, а на медведя ходят с ножом и коротким копьем. Больно накладно с такими связываться.

Поэтому, когда площадь опустела, странная четверка беспрепятственно собрала полученное и направилась по своим делам. Дюжий лесовик нес мешок не без труда. Медь, изредка — серебро и кожаные полоски-«латки» с печатями королевской казны.

Всё это обменяли на звонкое золото у Носатого Йорна. Тот — небывалое дело! — не взял за мену обычной мзды, да еще добавил от себя пару серебреников, округлив до золотого. Видать, не зря окна его лавки выходили на площадь.

Закончив с этим, лесовики отправились на Яшмовый проезд — средоточие столичных ювелирных лавок и мастерских. Рэль Тэллани выбрала одну — не с самыми роскошными витринами и не с самыми пугающими ценниками, хотя на собранное можно было бы зайти и туда. Спутники не удивились, привычно рассудив, что ей, конечно же, виднее.

Мелодично прозвенели колокольчики на входной двери. Лавка была маленькой, и четверо вошедших сразу создали ощущение толпы — тем более что парни, явно не зная, куда себя деть, занимали куда больше места, чем могли бы. Мастер-ювелир по-птичьи наклонил голову, оглядев посетителей. Недоумение мелькнуло на миг — его успела заметить лишь женщина — но сразу же сменилось безупречной радушной улыбкой.

— Чем могу?.. — осведомился он, откладывая работу.

— Я хотела бы взглянуть на кулоны и броши.

— Заговоренные? — уточнил ювелир.

Женщина кивнула.

— Конечно!

Шагнув к угловой витрине, мастер открыл ее и, легко касаясь разложенных на подставках украшений, перечислил: