Бродяга. Путь ветра

— Не кличь меня учителем, Званка, сколько говорить? — проворчал он тем бесполезно-грозным тоном, каким взрослые пытаются утихомирить совсем маленьких детей. И подмигнул.

— Ну, Де-е-еда… — Званка, убедившись, что гнать ее не собираются, шагнула внутрь и стала у двери, опершись плечом о косяк.

— Увидеть… — старик неопределенно хмыкнул, вытирая невесть откуда добытой тряпицей капли чернил, плеснувшие на стол с пера. Оглянулся на внучку, словно впервые разглядев ее. Помолчал и, наконец, изрек:

— Ты, постреленок, книги читай пока. Во-он их сколько!

Книг на полках у стен было и правда без счету — но ответы в них давались далеко не на все вопросы.

Званка знала это отлично — читала она с трех лет, причем все, до чего дотягивались ручонки и любопытные острые глаза.

— А если совсем невтерпеж — в зеркало загляни, — продолжил Деда. Именно так звали его дома, и крайне редко — по имени, известному нынче на всех трех материках и пяти архипелагах.

— Эт зачем … в зеркало? — ожидая подвоха, вскинулась девчушка.

— А затем, — прищурился дед. — Вон уж какая барышня вымахала, меня того гляди перерастешь… а на голове словно стая драконят передралась…

Девчонка обижено засопела, без особого успеха пытаясь пригладить встрепанную русую шевелюру. И дед смягчился. Внезапно изменив тон — и, кажется, даже сам голос, — он добавил:

— Лови строчку: «Образ образа Его — в отражении зеркальном». Может, прорастет когда — ты ведь, внученька, немало сможешь…

Через много лет Звана рэй Далмир, внучка и единственная ученица Вайниса Леммифадского, вырастила из этой строки знаменитую «Поэму отражений». А еще через два века ее нашел в библиотеке Торинга школяр по имени Ян.

Нашел, прочел, полюбил и отложил в сердце — и в памяти.

Надолго — до этого самого дня.

Наверное, надо было поклониться. Или — преклонить колени. Ритуалы придуманы недаром — среди прочего, они помогают избавиться от неловкости и незнания, что делать и куда себя девать, столкнувшись вот так — лицом к Лицу. Но когда появляется ритуал, часто исчезает общение как таковое.

Здесь ритуалам не было места, и не всегда оставалось время для слов: вопросы и ответы облекались в образы, чувства и мысли текли прямо и быстро, подчас опережая друг друга. Ян сел наземь, не думая о приличиях и не ощущая холода, и, безотрывно глядя в воду, говорил — и слушал.

Многие вопросы, казавшиеся прежде важными, забылись; другие же — и среди них те, которые он клялся не задавать даже себе самому — оказались важнее всех.

— Где она сейчас? — спросил он вслух.

— Во Внемирье, — голосом же ответили ему. — И в большой опасности.

— Как она попала туда? — вскинулся Ян, готовый бежать — знать бы только, куда и как…

И, увидев ответ, воочию убедился, что Кэйм-Батал не зря назван Девятивратным.

Речные и Царские, Двузубые и Драконьи, Садовые и Мудрые (они же Мажьи), Копейные, и, наконец, Малые, или Соляные — любой житель столицы наперечет знает названия всех ворот, а кто посмышленей — помянет и связанные с ними легенды. Но спросите кэйм-батальца: «Отчего Девятивратный?» И большинство недоуменно пожмет плечами. Разве только кто из Старого квартала, что у Драконьих ворот, сможет рассказать, где в Кэйм-Батале были врата девятые — непростые…

Место это — пологий холм в восточной части города. Деревья избегают расти на нем, а у самой вершины исчезает и трава. Именно здесь, по наущению Вэйле, стихийный маг Альтемир возвел Врата — те самые, ныне ушедшие за пределы мира. Давно сгинул и сам создатель врат, и его творение: Альверон оказался для них тесен. Холм со временем оброс домами — жавшимися, впрочем, к подножию. На самом верху планировали построить храм, потом школу, потом парк, который даже попытались насадить… В конце концов поставили беседку и одинокий до нелепости столб с фонарем, имевшим обыкновение в безлунные ночи, в самую темень — гаснуть.

Именно такой была эта ночь, и сторожа, которые обходили спящие улицы, увидели фигуру в темной накидке, только когда та уже достигла вершины. Окликнули — и, не получив ответа, неохотно поспешили наверх. Как раз тогда фонарь погас, а когда вспыхнул вновь — на холме уже никого не было. Только мелькнул на фоне звезд силуэт разомкнутой стрельчатой арки…

— Зачем? — выдохнул Бродяга.

Ответом вновь было видение — без слов.

Комната, уютная и светлая — знакомая горница в доме Квеллей.

Гленна замерла у стены в напряженной, сосредоточенной позе: левая рука прижала к груди плачущего младенца, правая — выброшена вперед, ладонь вскинута щитом, и стены еще отражают сказанное ею слово.

Ян его не слышит — но знает, каким оно было.

Имя.

Видение смещается, плывет, открывая противоположный угол комнаты.

Мари.

Сжавшаяся в комок, припавшая к полу, и судорога волной проходит по телу, только что снова ставшему человеческим.

В глазах — боль и ужас, такие знакомые Бродяге.

— Я больше так не могу, — шепчут прокушенные губы, и капля рубиново-алой крови пятнает белую блузку. — Не могу.

— Я рядом, маленькая, — тихо отвечает целительница, одним касанием ладони успокоив ребенка. — И, сколько Аль позволит, буду рядом.

— Однажды можешь не успеть даже ты, — грустно ответила Мари, поднимаясь.

Тонкие пальцы впились в багровеющий знак меж ключиц.

— Мне надо снять его, Гленна. Надо…

И то ли странной клятвой, то ли заклинанием прозвучали слова, на мгновение затуманившие взгляд:

— Как приняла, так и отрекусь. Где согласилась, там и откажусь.

Большие глаза цвета морской волны стали на миг еще больше: Гленна поняла. Уложив малышку в колыбель, она подошла к ведунье и обняла ее, взъерошив густые черные волосы:

— Пусть будет так, как ты сказала, доченька. Только бы силы хватило…

— Я не могу войти туда, — ответил Собеседник, уловив незаданный вопрос Бродяги. — Пока не могу. Настанет время — я буду там, и со мной придут все, прошедшие Дорогу. Но тогда Внемирье перестанет быть внемирьем, и не так уж много останется от Мира этого, нынешнего. Будет новый.

Бродягу пробрала дрожь — вот так, в нескольких словах, он услышал краткое изложение Лэммир Таллари, книги Последних Видений.

— Сейчас не до книг, Ян, — тихо проговорил Аль — или его образ? — Если ты согласен, идти надо немедля. Только помни: пока ты мнишь себя моим орудием, моей рукой — войти не сможешь и ты. Только — сам. Своей волей.

Вопросов больше не было, и в ответах не было нужды.

Ян встал и на минуту закрыл глаза.

А открыв, сказал:

— Я готов идти. Ты покажешь дорогу?

— Иди, Ветер, — прозвучал ответ, и мир исчез после первого его шага.

Яну доводилось и прежде бывать вне пределов мира.

Впервые — у Врат, в месте, где нет ничего, кроме них самих, неутихающего ветра, вечно пурпурного неба и алого солнца, которое никак не может оторваться от горизонта…

Горизонта там, к слову, тоже нет.

Но Привратье — это еще не Внемирье.

Он выдавливал себя из Альверона в мир тонкий и туманный; в мир, где нет направлений и странно течет время, где сгинуть — просто, а выжить — трудно даже мастеру. Это уже больше походило на Внемирье — но все же было лишь самой его окраиной, на грани реального.

Он выпадал из мира, пересекая огромные пространства одним броском прыгающего камня — и между отскоками камня мира вокруг просто не было, и вот это напоминало Внемирье больше всего, потому что в небытии — его суть.

Здесь свет так и не стал светом, и тьма без него была не вполне тьмою; Внемирье вместило сущности, недослышавшие Слова Творения и не получившие бытия. Здесь же, если верить слухам, ютятся кошмары, страхи и мороки. Верить приходилось, потому что проверить не удалось бы все равно: как проверишь несуществующее?