Красные Холмы (СИ)

Отгремела свадьба, и сестра уехала. Уговаривала брата отправиться с ними: мол, у Барто дом большой. Яноро отказался. Горшки и кувшины помогут ему не помереть с голоду. Правда, справляться по хозяйству без Талэйты будет сложно, но лучше так, чем зависеть от милости ее мужа.

Сестра упросила соседку помогать Яноро, и та помогала. Вот только его в родной деревне ничто больше не держало. Оставаться здесь, где все знали его прежнего, стало невыносимым. Яноро продал дом и ушел. Можно сказать: куда глаза глядят. Да только они никуда не глядели. Потому отправился, куда ноги ведут. А что случится в дороге, неважно – хоть смерть.

Он шел то пешком, то напрашивался в проезжающие мимо крестьянские телеги. С одним из мужиков разговорился. Тот рассказал, что возвращается с городской ярмарки в имение барона. Обещал похлопотать, чтобы Яноро позволили там остаться.

Так он и оказался в поместье Шандора Сабо. Сначала не думал задерживаться надолго. Раз жизнь не радует, то лучше провести ее в поисках лучшей доли: либо найти, либо сдохнуть.

Кто бы мог подумать, что удача ждет его здесь, и что имя ей – Илонка. Даже не верится, что всего одна встреча с ней принесла столько радости. Переливы ее голоса растворяли в себе, проникали в кровь и будто бы возвращали зрение. Она пела, потом говорила, а у него перед глазами проносились лесная тропинка, усеянное раковинами побережье, костер в степи, залитая летним солнцем луговина, покрытые снегом верхушки елей. А в небе реяли птицы, на земле колосился ячмень, и черноглазая девка, обнаженная, наглая, купалась в нем. Наваждение, не иначе.

Не разочароваться бы только… Она так и не сказала, есть ли у нее дружок. Даже если нет, это еще не значит, что ей нужен слепец, перед которым даже новым нарядом не похвастать.

***

Илонка поднялась в прекрасном настроении. Даром, что гуляла полночи, а потом долго не могла заснуть: мешало сладкое смятение. Она тщательно причесалась, достала из сундука, стоящего в углу крохотной комнатушки, одно из самых красивых платьев и надела. Тут же хихикнула. Какая она глупая! Он же все равно не увидит. Ну и ладно. Хорошо, что не увидит.

Задвинула холщовую занавеску, скрывая кровать, и наскоро перекусила вчерашним хлебом и молоком. Подошла к ткацкому станку, заправленному тонкими синими нитями. Илонка гордилась, что ей доверяют ткать из дорогущей шелковой пряжи. А все потому, что она – одна из лучших мастериц в имении.

Поправив грузики, сняла челнок с крючка и протащила через зев. Теперь подбить уток, переместить ремизку, снова подбить и повторить все сначала. Руки выполняли привычную работу, а мысли блуждали в давешней ночи. Хотелось петь, и Илонка пела. То грустные тягучие песни, то развеселые прибаутки.

Незаметно время подползло к полудню. Обед, потом вновь работа и песни. К закату ткань была почти готова. Завтра утром закончит и отнесет в замок. Сейчас же можно поесть, но почему-то не хочется. Лучше присесть на крыльцо, полюбоваться закатом и помечтать.

Она открыла дверь и вскрикнула. У входа стоял Яноро.

– Здравствуй, – сказал он. – Думал постучать, да ты пела. Прерывать не хотел. Заслушался, – он усмехнулся и добавил: – Сладкоголосая ты.

– З-зачем… постучать?

– А что, незачем? Ладно, без стука буду входить, раз позволяешь, – кажется, он ее просто дразнил, но к щекам Илонки все равно прихлынул жар.

– Нет… нельзя так… нехорошо… – бестолковое бормотание, но ничего другого в голову не лезло.

– Идем, – он протянул в ее сторону открытую ладонь. – В поле. Ты на закат посмотришь, а я птиц послушаю. И тебя.

Казалось, Яноро не сомневался, что она пойдет с ним. И правильно не сомневался. Разве осмелится она перечить темноволосой мечте?

Илонка молча подошла и вложила свою руку в его. Кое-кто из возвращавшихся с виноградников крестьян косился в их сторону, ну и ладно. Пропади пропадом все сплетники, когда она так счастлива, что хочется летать!

Илонка подсказывала Яноро дорогу, но он и сам неплохо ее чувствовал. Лишь несколько раз споткнулся.

Поле. Красным золотом волновалась рожь, полыхал порыжевший солнечный диск, чирикали птахи, с отдаленных лугов доносился гул пастушьего рожка и коровье мычание. Где-то поодаль крестьяне затянули песню. Влажное тепло, исходящее от земли, спорило с посвежевшим к вечеру воздухом. Руки Яноро сомкнулись на талии Илонки, увлекли в высокие колосья, его лицо зарылось в ее волосы. А она пошевелиться не могла от незнакомой истомы.

– Скажи, ведь у тебя нет дружка? – спросил он.

Она замотала головой, потом поняла, как это глупо, и прошептала:

– Нет...

– Теперь есть. Теперь моей будешь.

Снова эта власть в голосе. В пору бы возмутиться, а ей хочется смеяться и целовать, и любить… Да что же это такое?! Неужели и она – даже она! – может быть "чьей-то"?

Он гладил ее по лицу, целовал губы, потом его рука сползла на ее грудь, попыталась справиться с завязками и...

– Нет! – крикнула Илонка и отстранилась. – Если так, ищи себе другую девку, посговорчивее!

Какой бы она ни была, но гулящей не станет. Или все-таки станет? Для кого себя хранить-то? А что если сейчас Яноро послушает ее и уйдет?

Он не ушел. Рассмеялся и сказал:

– Вот значит как? Ну и леший с тобой! Придется тогда на тебе жениться.

Она решила, что ослышалась, потому переспросила:

– Что?

– Женюсь, говорю, – он помолчал и спросил: – Или ты против?

В словах Яноро ей почудились нотки неуверенности и затаенная надежда. Он что, боится отказа? Но Илонка не может и не хочет отказывать. Только как бы завистливая нечисть не спросила с нее потом за незаслуженное счастье.

– Вот так сразу… Мы же только вчера… Ты же меня совсем не знаешь, – пролепетала Илонка. – А я тебя.

– Мне хватает того, что я узнал. А ты спрашивай, что хочешь.

– Ты… ты ведь не всегда был гончаром, да?

– Догадливая… Конечно, не всегда. Только когда ослеп, пришлось.

– А раньше?

– Людей убивал. Веришь?

Ну зачем он ее пугает? Хотел, чтобы она, не расспрашивая, замуж пошла? Наверное. А она, бестолковая, начала вопросы задавать, вот он и мстит ей за дурость.

– Не верю.

– Зря. Наемником я был. Водил отряд лучников.

Вот почему он отличается от крестьян и статью, и повадками. Вот откуда эта решительность в его голосе.

– Ну что, согласна? – спросил Яноро.

– Я… да.

Он прижал ее к себе и выдохнул:

– Хорошая моя!

Встал, потянул Илонку за собой и, обняв, закружил так, что ее ноги оторвались от земли.

– Ой да девка меня к ложу не пускает, – пел Яноро, – так я факел возьму, ее хижину спалю, а девку к себе в ложе заберу!

Илонка смеялась, Яноро хохотал. Потом снова целовал и дразнил очередной бесстыжей песенкой. Казалось, будто они одни в мире. Даже птицы умолкли и рожь затихла. Только пастушьи дудки все еще звучали вдали, подпевая жениху.

***

Вот ведь надумал, дивился Яноро, проводив Илонку. Чтобы он, да женился?! Нет, вообще-то он собирался, но "когда-нибудь потом". А тут вдруг слова взяли и слетели с губ. Если бы это была не Илонка, а другая девка, уболтал бы ее и всего делов. Певунью же обижать не хотелось. Наоборот: порадовать, защитить, приголубить. Что ли это и есть любовь?

Едва смог отпустить Илонку домой. Так бы и стоял там, в поле, лаская нежную кожу, вдыхая теплый, живой аромат, теребя шелковистые косы, прижимая к себе желанное тело.

А почему бы и впрямь не жениться? Тем более на ней – вернувшей его к жизни. Яноро счастливо засмеялся, входя в мастерскую, и не ответил, когда старший гончар проворчал из угла: "Чего развеселился? Спать давай, ночь на дворе".

***

Яноро не обманул. На следующий день пришел сватать Илонку у деда – родители-то ее уже давно к предкам ушли. Тот не отказал. Еще бы! Наверняка думал, что никогда внучку замуж не выдаст.