Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)

Я никто. Я меньше, чем никто, я вон то асоциальное аморальное чудовище, которое увидел и описал этот назойливый гад. И никто и никогда не увидит во мне ничего другого.

— Маша…

— Не смейте! Я ненавижу это имя, я ненавижу вас, и я втройне ненавижу, когда вы это имя произносите!

— Машенька, пожалуйста, не надо. Прости, я не хотел тебя обидеть…

— Когда не хотят обидеть, думают, прежде чем открыть рот или начать задирать рукава!

— Маша, ну поставь себя на мое место, что я могу подумать? Когда ты вот так, на ровном месте, срываешься, куда-то бежишь… Когда я вижу, как тяжело вы живете, с кем общаетесь…

— Это все — НЕ ВАШЕ ДЕЛО!

— Когда я вижу, что человек, гордо зажмурившись, уверенно направляется в сторону пропасти, это мое дело — успеть схватить его за руку. Как врача, как человека, как гражданина, — не соглашается со мной Иванченко. — Да, признаю, я, возможно, не прав, изначально предполагая все самое плохое. Но ты просто не представляешь, сколько такого «плохого» я каждый день встречаю в больнице. Сколько людей погибает от несвоевременно поставленного диагноза, слишком поздно начатого лечения. Сколько молодежи из таких вот «веселых» компаний…

— Но причем тут я?! — меня даже от звука его голоса трясет. — Я с этими компаниями была знакома неделю. Неделю! И то со всеми вместе, а не с каждой в отдельности. Нас Пашка сюда на своей машине вез, попутно ко всем своим друзьям заруливая. А вы на основе случайного снимка умудрились сделать глобальные выводы, обвинить меня драко… черт знает в чем! — поднимаюсь, несколько резко ставлю на место упавший стул. Но за стол уже не сажусь. Хватит, почаевничали. — Вы вообще способны слушать, что вам говорят, или вы исключительно в мире своих фантазий живете? Я вам про свой опыт работы в больнице рассказываю, а вы про какие-то наркотики… Хоть объясните, какая связь, марихуану же, вроде, курят?.. Да, предлагали. Нет, не пробовала, — вновь начиная злиться, добавила я, увидев как очередной вопрос прямо-таки вспыхивает в его глазах.

— А ты, значит, не знаешь?

— Там, откуда я родом, подобного вообще нет, — пожимаю плечами. — У нас курить-то не принято, меня до сих пор от запаха мутит, привыкнуть не могу.

— Есть куда более тяжелые наркотики, их колют именно в вену, — поясняет мой гость, вновь усаживаясь за стол. — И объясни, пожалуйста, что за опыт работы в больнице? У тебя в трудовой первая запись о приеме к нам.

— А вы и в трудовую нос сунули? Ах, нет, разумеется, вам просто сказала Клара Сергеевна, — раздраженно фырчу я. — Я же уже сказала, у меня утрачены все документы. И нет возможности их восстановить. Приходится все начинать с чистого листа. И это злит безумно, а тут еще вы со своими расспросами и подозрениями. В приемном работала, в терапии, в акушерском. В восстановительно… в гематологии, в смысле, к сожалению, работать не довелось, поэтому и не знаю толком, как в моем случае лечиться надо. Эритроцитарную массу вроде, переливают…

— Это ты мне советуешь или самолечением заняться намерена? — тут же вскидывается это светило медицины. — Кто тут только что рассказывал, что это медсестры выполняют назначения врачей, а не наоборот?.. Ладно, Маш, время позднее, — вот теперь видно, что он тоже пытается взять себя в руки. И не меньше меня стремиться закончить этот разговор. — Давай договоримся так. Я возьму тебя к себе в отделение, завтра с утра ко мне придешь, мы все оформим. И сразу же я открываю тебе больничный, ты дней на десять ляжешь в стационар. Мне работники, которые на ровном месте падают, не требуются совершенно.

— Я не могу в стационар, — пугаюсь я. — Мне каждый вечер нужно дома быть, у меня сестра беспомощная. А Пашка только картины рисует потрясающе, в жизни от него толку чуть.

За десять дней это сколько ж трупов море на берег выбросит? Сколько человек со скал «случайно» сорвется? Я привела Ясмину в этот мир, значит, я за нее в ответе.

— Мне она беспомощной не показалась. Ладно, будешь возвращаться домой.

— И еще одно.

— Маша, да сколько можно?! Это тебе надо лечиться, а ты меня буквально уговаривать себя заставляешь.

— Так это не меня в изнасиловании обвиняют, — нагло смотрю ему прямо в глаза. Бесчестно, да. Вот только жить ужасно хочется. И не в исследовательской лаборатории. — Меня вы ведете сами, никаким ординаторам не перепоручаете. Все мои анализы хранятся у вас, и их вы тоже никому на изучение не даете.

— Маша…

— Да, доктор. Мне действительно есть, что скрывать, и, с вашей настырностью, вы это, рано или поздно, вычислите. А поскольку помощь мне действительно очень нужна, все что я могу, это попытаться ограничить круг лиц, знающих мои секреты. И надеяться, что вы действительно схватите за руку, удерживая от падения, а не столкнете в пропасть, делая себе на моих проблемах имя в науке.

— Маш, перестань, там не на чем делать…

— Просто пообещайте. Что, если вы найдете в моей крови что-то, что расходится с тем, что пишут в учебниках, вы не станете разглашать. Не станете писать статьи в журналы, делать доклады на конференциях, делиться с коллегами. Потому что, если информация дойдет… до определенных кругов, то меня заберут в очень закрытую клинику и уже не выпустят… Я там была уже, я знаю, что говорю, — добавляю, видя, что он хочет возразить.

Он смотрит на меня очень долго и очень задумчиво. Наконец что-то у него там, в голове, все-таки сходится, и он кивает:

— Хорошо, Маша, я обещаю.

Дальше было легче. Неудивительно, вместо физического труда лежать под капельницами, избавиться, наконец, от унизительных приступов слабости, головокружений, головной боли.

Своего лечащего врача, а по совместительству и начальника, видела теперь почти ежедневно, но его интерес ко мне за рамки профессионального не выходил. Хотя упорные слухи о том, что происходит между нами на самом деле, до меня время от времени долетали.

Но Иванченко больше волновали другие темы.

— Маш, я не понимаю, — признавался он мне, обложившись моими анализами. — Вот твой первый анализ. Уже очень плохой. Но на следующий день эритроциты упали едва ли не вдвое. Дальше рост. Потом опять падение. И то же с другими показателями. Никакой динамики, сплошная чехарда. В чем подвох?

Вздыхаю. Подсказать я могу, но стоит ли? А с другой стороны, как он меня вылечит, если не будет видеть реальной картины?

— Подвох во времени, доктор, — решаюсь я. — Первый анализ вы брали часа в четыре пополудни, второй — в девять утра, третий — в одиннадцать, четвертый — вообще в семь… Хотите реальную динамику — берите анализы в одно время.

— Фантазерка, — вздыхает доктор. — Ладно, чувствуешь-то ты себя как?

— Как я могу себя чувствовать, если сплю целыми днями? Сонной, — улыбаюсь в ответ. — Ну, еще отдохнувшей, разленившейся. И дармоедкой — вы ж мне за этот отдых еще и деньги платите.

— Не я, а государство. Которое обязано заботится о здоровье своих граждан. И о том, чтоб у них была возможность это здоровье поправлять. Отдыхай.

Он уходит. Но анализы у меня теперь регулярно берут в восемь утра. И в шесть вечера. И хотя мне самой была бы крайне интересна получающаяся картина, я с некоторым страхом жду новых вопросов от своего лечащего врача.

Но он молчит. Заходит меня проведать, смотрит, подозрительно хмурясь, но молчит. Не совсем, конечно, спрашивает о самочувствии. Порой рассказывает что-то о процедурах, назначенных на сегодня-завтра. Но про результаты бесконечных анализов — ни слова. Я не выдерживаю первой:

— Так что с динамикой, доктор, наметилась?

— Наметилась, — хмуро кивает он.

— И?

— И… — говорить ему явно не хочется. — Ты ведь сама все знаешь, верно?

— Откуда? Я не врач. И возможностей вашей лаборатории не знаю. Больше скажу, меня никто и не тестировал прежде столь подробно, настолько всех устраивал конечный результат.

— И какой же результат считался конечным?

— Не пойдет, доктор. Сначала вы мне рассказываете о полученных результатах, своих выводах, планах. А потом я подумаю.