Запах цветущего кедра

— Скоро ли Прокоша придёт? — спросила безнадёжно.

— Ты давай сама думай, — как-то безжалостно поторопила повитуха. — Тут на Прокошу не надейся.

Запелёнутые младенцы лежали рядком, посапывали, и всё ещё были словно чужие: слишком уж легко родились, без боли и страданий, словно и впрямь аист принёс или в капусте нашла. Галя мысли её услышала.

— К груди приложишь — и к сердцу приложишь. Так присвоишь — не оторвать будет.

Между тем грудь уже распирало, и это полузабытое чувство подстёгивало ещё пуще.

— Может, сдоить молозиво? — спросила она, хотя уже знала, что у огнепальных это не принято.

— Ещё чего! Пускай высасывают. Нельзя ребят силы лишать.

Тут один, крайний, вроде просыпаться стал, зашевелился, зачмокал, головкой завертел в поисках соска.

— Не давай им кричать, — предупредила Галя. — Пусть молчунами растут.

Женю и осенило.

— Подай-ка мне его! — попросила и распустила шнуровку на рубахе.

— А что? — согласилась повитуха. — И верно — пускай сами выбирают. Мужики как-никак...

И подала просыпающегося младенца. Едва Женя приложила его к правой груди, как первенец захватил сосок, втянул его с коричневым ореолом и заработал язычком, дёснами — будто и прежде сосал. Ей даже больно сделалось в первый миг, но Галя упредила.

— Терпи — крепкий будет парень.

Женя ещё не знала, что такое тройня, что младенцы не только в утробе, но и в жизни повязаны, чуют друг друга, будто в одной плоти. Вторым зашевелился опять же крайний, третий по счёту, как их доставала из лохани повитуха. И даже голосок подал!

— Вот сами и разобрались, — удовлетворённо, однако же невесело заключила Галя, подавая новорождённого.

Она ещё не освоилась, не привыкла кормить сразу двух, чувствовала неловкость своих рук, и младенец никак не мог поймать сосок. Женя пристраивала свёрток и так и эдак, несколько раз даже мазнула соском по лицу. Однако беспомощная головка свалилась под грудь. И вдруг там губки ребёнку захватили родинку, да с такой жадностью и неожиданной щекоткой, что Жене смешно стало.

— Эх, бестолковый!

Но повитуха насторожилась.

— Это к чему он присосался?

— Да родинку схватил!

— Отнимай.

Женя попыталась отнять — не отпускает, сосёт и дёснами щекотит!

— Не отдаёт!

— Настырный будет, — предсказала судьбу Галя. — Да только пустышку сосёт. Сама-то что чуешь?

— Щекотно!

Повитуха решила помочь, склонилась, уже и руками потянулась, но отпрянула.

— Да у него же молозиво на устах!

— Откуда...

— Вон, погляди! Чудо!

А ей было не видно — грудь перекрывала. Младенец же рассосал родинку, растёр её дёснами и стал сосать успокоено, но всё ещё щекотливо. К тому же и придерживать его почти не понадобилось — лежал самостоятельно, под боком.

— Вот и ладно, если так, — встрепенулась Галя. — Всё равно надо у стариков спросить...

Третий новорождённый всё ещё спал, словно зная, что место его не займут и один сосок свободен. Повитуха спохватилась, взяла и поднесла спящего.

— В большой семье не дремлют, — сказала она. — Проспит ведь, прикладывай.

Младенец почуял грудь и, не просыпаясь, впился в сосок, зачмокал. А Женя засмеялась — теперь от радости.

— Говорят — предрассудки, — облегчённо произнесла Галя. — А характер сразу видно. И судьбу.

Первенец сосал дольше всех, с отдыхами, даже засыпал, но стоило потянуть грудь, как тотчас пробуждался и закусывал дёснами до боли. У левой груди младенец оказался лентяем — потянет немного, вспотеет и заснёт. Потом вроде почуял: так и голодным можно остаться, открыл глазки и минут пять работал без устали.

Первым всё же отвалился тот, что сам себе нашёл сосок. Выпустил родинку, срыгнул воздух, зажмурился и уснул с улыбкой на личике. А родимое пятно после его трудов стало крупным, вишнёвым, и капелька молозива повисла, словно золотистая жемчужинка.

— Ну, чудеса, — только и сказала повитуха, перекладывая младенца в зыбку. Теперь уж никак не спутаешь... Ты сама-то знала?

Женя только плечами пожала.

— У меня и родинка эта появилась недавно. Всю жизнь не было.

— Как — не было? — устрашённо изумилась повитуха, за многие годы жизни у огнепальных повидавшая всякого.

Когда оставшиеся младенцы отпустили грудь и заснули, Женя и поведала, как Прокоша водил её в сентябре на прощальное свидание. И о видении своём рассказала, как Стас стрелял из винтовки и будто попал в грудь, даже удар пули ощутила, как раз в то место, где потом и вызрело родимое пятно. Однако старушка Рая Березовская убедила её, что всё это привиделось ей во сне. А как Прокоша на руки взял да понёс, так и вовсе поверила.

Галя её выслушала и сказала определённо:

— Тебе голову зачумили. Уж чего-чего, а заморочить огнепальные умеют. Сроду не отделить: где явь, где сон. Всю жизнь можно гадать: было ли, не было ли... Слыхала я про геолога Рассохина, знаю, как он богатую россыпь нашёл. Если тебе пригрезилось, что он стрелял в тебя, значит, и ему тоже. Будет думать, что убил тебя, на Карагач теперь шагу не ступит.

Сказала о погорельцах так, словно сама к ним не принадлежала, поэтому и поправилась:

— А что нам делать, если морок не наводить? Давно бы нас с этого места согнали. Вот и приходится чары напускать на легковерных.

— Как же можно так заморочить? — не поверила Женя. — Гипноз, что ли?

— Какой гипноз? Тут другое. Вот ты помнишь, как тебя похищали?

— Помню!

— Сама ведь в руки-то Прокоше далась. Хотя тебя прежде погорельцами настращали. В лес не пускали, под надзором держали... А потом вдруг одну бросили. А жених тебе голову заморочил и унёс.

— Начальник партии пришёл, — объяснила Женя. — На драге промывка не заладилась. Вот и позвал Стаса с лотком.

— Так оно всегда и случается, будто ненароком. А это всё огнепальные задумали. Рассохин давно под мороком ходит. Сначала старики навели его на россыпь. Малое отдали, чтоб большого не потерять.

Галя сделала паузу и, словно вспомнив, что она геолог и специалист по россыпям, вдруг заговорила специфическим языком:

— Он и сам не знает, отчего запёрся на этот глинистый, чахлый ручей, где мощная четвертинка. Ему бы пришлось на семь-восемь метров шурфы бить, чтоб подстил достать. А он сунулся в точку, где россыпь чуть ли не обнажалась. Отмыл несколько лотков — и результат. И всё потому, что старикам Рассохин стал нужен.

— Зачем нужен?

— Сама толком не знаю... Может, чтоб тебя привёл. А Прокоша жену себе взял. А может, по иной причине, нам неведомой... Не укажи старики безымянный ручей, Рассохин бы к нам сюда залез. И стронули бы огнепальных с обжитого места. Тут, под пойменными болотами, огромная россыпь, лет на сорок работы прииску. Вот и отвели беду, подсунули ему малую россыпушку. Драги отработали и пропали, лесу мало, да и тот не взять. Карагач опустел, и нам воля... Но это всё — мои догадки. Правду только старики знают.

Женя выслушала её, потом беззвучно спящую в зыбке троицу.

— Какие-то чудеса ты рассказываешь.

— Поживёшь ещё немного и увидишь: чудес тут мало, — обыденно произнесла геологиня-повитуха. — Вот как третий сосок возник — это чудо. Потому и возложена судьба потомства... Вот зачем именно тебя выбрали и похитили! Значит, есть какие-то замыслы на далёкое будущее.

— Что это за старики такие? — с искренним любопытством спросила Женя. — Давно о них слышу, а спросить некого.

— Есть у огнепальных такие, — сдержанно проговорила Галя. — Которые грядущее знают на много лет вперёд. И мало того что знают, — умеют его подправлять, как надо, или даже изменять по своей воле.

— Нет, могу ещё понять, как Прокоша рыбу ловит или соболей находит. Даже то, как срок мне определил. И чары нанести может — испытала. Но чтоб будущее изменять?

— Я и сама ещё не верю, — призналась повитуха. — Старики женщин особо не посвящают. Иных учат чему-то: лечить, например, головы заморачивать, чтоб беду отвести. Меня вот роды принимать приставили, сказали: рука лёгкая младенцев повивать. К чему тебя приставят, посмотрим.