Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)

— Да-а? — издевательски тянет он. — А я слышал — ир го тэ Ставэ. Неужели ошибка?

— Н-нет, я…

— Ты! — практически ревет он. — Ты! Проклятая девка с грязной коэрской кровью! Рожденная на погибель моей семьи и моей страны! Я говорил, что тебя надо было придушить еще в колыбели! Но моя Ара была слишком чиста для этого, слишком благородна. И чем ты отплатила ей за ее благородство?

— Я…

— Ты! — вновь ревет Владыка, не дав Ясмине сказать и слова. — Ты наслала на нее бесплодие, свела с ума. Столетиями сводила мою девочку с ума, ты даже после суда не оставила ее в покое! А как удивлялись некоторые твоему «благородству». Даже я поверил, решил, что существо, подобное тебе способно испытывать благодарность. Но благодарность коэрам не ведома, верно же? Просто, не будь тебя рядом, ее безумие развеялось бы как дым. И, как знать, быть может, она бы еще сумела зачать ребенка!..

— Неправда, я никогда… — Ясмина плачет. Но едва ли он видит это. И уж точно — не верит.

— Тебе завещала мать, верно? Изворотливая лживая ведьма, мечтавшая прорваться к вершинам власти! Что она приказала тебе, умирая? Уничтожить мою семью? Ты сгубила дочь, оставшись вне подозрений, и теперь взялась за племянника?

— Не смей запугивать мою жену! — Анхен стремительно врывается на поляну. Подлетает к Ясмине, обнимает ее, прижимает ее голову к своему плечу. Ее тело сотрясается от рыданий. А я стою у них за спинами, и лишь одна мысль бьется в сознании: бежать! Нужно бежать отсюда, пока обо мне не вспомнили. Это их разборка и, чем бы она ни кончилась, мне лучше при этом не присутствовать.

Вот только двинуться страшно. От Владыки веет мощью почти запредельной. Его аура давит, затрудняя дыхание, замедляя мысли. Ни от одного вампира я никогда не ощущала такой мощи. Разве что Анхен в приступе безумного, не контролируемого гнева, мог бы сравниться, пожалуй. Но сейчас — явно не тот случай.

— Я рад видеть тебя в своем доме, дядя, — сообщает авэнэ таким тоном, что даже мне с трудом верится в его радушие. — Он всегда открыт для тебя, ты это знаешь. Как и то, что на моей парковке всегда есть место для твоей машины. А потому нет необходимости прорывать контур и губить мой сад.

— Да я, дорогой племянник, не привык летать вокруг да около, — преувеличенно мягко ответствует Владыка, — когда все, что меня интересует, находится прямо здесь! — на последних словах в его голос врывается сталь. И взгляд, каким он смотрит… нет, не на Анхена, на всех нас, весьма далек от благожелательного.

— Давай пройдем в кабинет, и все обсудим, — Анхен широким жестом указывает на свой дом, однако Владыка даже не думает двигаться с места.

— Мне нечего делать в доме предателя и изменника.

— Я никогда не предавал тебя.

— Правда? Я послал тебя достойно завершить все дела моей погибшей дочери. А чем занялся ты? Твой позорный тайный брак без оглашения — это что? В нарушение сроков траура, в нарушение всех мыслимых и немыслимых приличий. В нарушении всех законов — ты посмел не просто жениться, но жениться на коэрэне! Кем будет выродок, которого она носит, ты хоть раз подумал? Что ты будешь делать с этим чудовищем? Что мы все будем с ним делать?

— В тебе говорят предрассудки, дядя…

— Полагаешь, если двадцать раз повторить слово «дядя», я сильнее проникнусь родственными чувствами? Да куда уж сильнее, племянничек, если ты умудрился испахабить не только жизнь моей дочери, но и саму память о ней?

— А мою жизнь эта святая женщина ни разу не испахабила? — тут же взрывается Анхен. — Или моя не в счет? Открой глаза, дядя! Все браки, что ты мне навязывал, презрев волю богов и шепот душ, никого ни от чего не спасли. Лишь губили — и меня, и тех женщин, что ты своей волей ставил рядом со мной. Чем это обернулось для страны? Ничем, пшиком! Где столь желанные тебе наследники с «чистой» кровью? Нет. Ни одного нет, не только моих. А вот их семью, — он кивает на Ясмину, — боги любят. Их семью, в отличие от нашей, хранят. Их детей — берегут. Им — детей даруют. И если ты действительно хочешь сохранить власть в нашей семье, если ты хочешь оставить после себя законного наследника, а не гражданскую войну, тебе придется признать мою жену авенэей, а нашего ребенка исирэнэ. Боги даровали мне его, указав единственный путь. Другого не будет.

— Ты сам как ребенок, Нэри, — Владыка огорченно вздыхает, вмиг становясь усталым добрым дядюшкой. — Боги любят коэров, и это естественно. Кто ж не любит своих самых преданных слуг? Но тебе ли не знать, что любовь богов плохо совместима с жизненным благополучием. Боги отнимают у коэров душу, лишают разума, делают лишь сосудом, слепо проводящим их волю. Сосудом, не способным осознать, на зло или на добро направляют его с небес. Тебе ли не знать, что богов не интересует процветание или благосостояние того или иного народа. А правителя оно интересовать должно. Коэры ведомы духом, но делами государства должен управлять разум. Правитель слышит коэра, но проверяет его глас доводами рассудка и государственной целесообразности. И потому, со времен Гантородара Безумного, поставившего страну на грань исчезновения, погрузившего ее во тьму хаоса и смуты, мы следим за чистотой нашей крови. А что делаешь ты? Пытаешься посадить на престол Эльвинерэлла внука Проклятого Коэра? И это, по-твоему, не предательство?

— Это только слова, дядя. Много красивых и умных слов. Но, во-первых, безумию подвержены не только коэры. А во-вторых, оглянись. Мы давно в ином мире, в иной реальности. Ясмина — не коэрэна, и даже не жрица. Она вампир, рожденный на крови. На крови, не на магии. В ней магии нет. Никакой, ни капли. Нашему ребенку просто нечего унаследовать от нее. Впрочем, он даже от меня ничего не унаследует. Дитя без магии. Без способностей слышать богов. Его ли тебе бояться?

— Дивный ребеночек. Только один вопрос, — он лезет в нагрудный карман и достает оттуда две небольшие карточки, переливающие золотом из-за сложных геометрических узоров, выложенных на них тончайшей золотой нитью. — Почему воспитывать его ты собрался за Границей? — на последних словах голос Владыки вновь обретает начальственные ноты, а карточки рвутся с оглушительным треском и уже ошметками летят Анхену в грудь.

И падают на траву, поскольку авэнэ этот жест старательно игнорирует.

— Мне вменяется в вину желание отвезти супругу в свадебное путешествие? — сама невозмутимость.

— Тебе вменяется в вину? — передразнивает Владыка. — Так желаешь разговаривать? Что ж, давай посмотрим, что тебе вменяется. Тебе вменяется в вину оскорбление Владыки в связи с нарушением сроков траура. Тебе вменяется в вину государственная измена, в связи с зачатием ребенка, потенциально опасного для государства. А так же, — с нажимом продолжает Владыка, пресекая попытку Анхена возразить, — самовольный уход с поста военного министра и попытка незаконного пересечения границы, сопровождающаяся подделкой выездных документов. Это трибунал, племянничек. Или ты и впрямь думаешь, что раз ты у нас единственный авэнэ, я буду терпеть все? Когда ты требовал трибунала для моей единственной дочери, тебя не остановило ни родство, ни то, что она единственная. Так почему ты полагаешь, что это остановит меня? Тем более, ее преступления основу государства не подрывали, а вот про твои такого не скажешь.

— Ее преступления подрывали основу нашей морали. И, в случае нашего молчания, делали правящий дом соучастникам преступления. А дискредитация такого масштаба, да в условиях общей нестабильности, чревата тем самым бунтом, который тебя так пугает. Мои же действия, напротив, даруют нашей стране спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, нашему роду — продолжение и процветание…

Спокойный, уверенный… Он отговорится, я не сомневалась. Но моя свобода, мой мир за синими горами, останется лежать ошметками золотых карточек на присыпанной поздним мартовским снегом траве. Я никуда и никогда отсюда не выберусь. Буду любоваться их клятым счастьем, а потом научусь виртуозно прятаться от их вечно голодного вампиренка.