Мой любимый шут (СИ)

— Да, — услышала я уже у двери, выходя.

Не остановилась. Не осталась. Не женское это дело…

Болела. Злилась. На работе угрюмо сидела в углу и не отвлекалась на посторонних (а они только и рады были), монотонно делала своё дело. Дома штопала к зиме шерстяные носки и помогала маме закатывать в банки лимонное варенье. Мама пела. Ей желтеющие в банках лимоны напоминали канареек и создавали солнечное настроение. Меня присутствие в холодильнике законсервированного солнца не спасало. Не грело.

Получили письмо от деда. Он наконец-то купил себе ишачка и очень радовался. Они с бабушкой поселили скотинку в чистой просторной пристройке к дому и всячески холили и лелеяли. Это хорошо. Дед давно мечтал об ишачке.

Кошка Пуфффа всласть повисела на моём рабочем платье и подрала оборку. Даже не обиделась: знала, что Пуфффа глупая и ей всё равно, что драть — платье ли, занавески, покрывало, мамину шаль…

Вечера были пресными, как плохой сыр. Приходила усталая из универа, без особого аппетита ужинала, потом подсаживалась с книжкой сказок на диван к маме. Мама смотрела телевизор. По телевизору молодёжь тащилась от принца Мартина и нового поп-идола, абсолютно неотличимого от всех предыдущих представителей древнейшей профессии (я о шоу-бизе, а вы что подумали?). Мама умилялась принцем, а я читала детские сказки. Сказки все были о принцах, принцессах или крестьянах, иногда — о животных. А мне хотелось сказок о шуте. Хотя бы одну и именно сказку, потому что, как мне казалось, реальностью я была сыта по горло.

Заходила соседка Адель, звала посмотреть на распустившийся у неё на подоконнике восхитительный цветок. Сходила. Посмотрела. Восхитилась. А про себя подумала, что он слишком яркий и аляповатый. А что якобы пахнет божественно… У меня всё равно насморк.

Обещала Адели вышить для неё портрет цветка на наволочке.

У всех свои идолы.

Через три дня мама догадалась, что я больна. Назначила лечение: мы в выходные прошлись по магазинам, прикупили мне сапожки, маме — сумочку, сходили в театр, но спектакль был модерновый, и я уснула в середине первого акта. После театра был модный салон, где я ультракоротко подстриглась и выкрасила оставленный ёжик чёрным. Мама была в шоке, но ничего не сказала.

Правда — какая разница, что я за образина, всё равно на работу во Дворец все парики надевают. Овечьи и не очень. Некоторым даже идёт. А Лео приклеивает усы.

Рубашку Шуту я сшила. Даже без мерок. По памяти. Мне ли не помнить… Отнести готовое попросила Василину. Васька немного поворчала чисто по инерции, но просьбу выполнила. Вернувшись, заявила:

— Этот паяц был со мной груб. А тебе велел передать, чтобы приходила сама, — и уже тише, чтобы не услышали другие: — Соскучился. Я бы даже сказала, что волнуется.

— Угу, — усмехнулась я, — Щаз побегу. Всё брошу и помчусь.

— За мужчинами бегать неприлично, — нарисовалась уж очень правильная Алиса.

«Кто бы говорил», — раздражённо подумала я, но смолчала. Сил на скандалы не было.

Два дня спустя к нам заглянула прачка Лилия, поманила меня пальцем в коридор, а когда я вышла, сказала, что Шут в лоскуты изорвал все свои рубашки и требует новых. Лично от меня. Услышав в ответ лаконичное и решительное «перебьётся», Лилия разразилась укорами:

— Ну не будь ты ребёнком! Дорожишь кем-то — засунь свой норов в сундук и защёлкни замком! Глупо даже думать о попытках переделать взрослого мужика!

— Никто и не собирается его переделывать. Вот ещё! — фыркнула я.

— Будь ты попроще!

— Не хочу. Надоело.

Да, наглая… Лилия смотрела пристально. Так смотрят на стрелку весов, прикидывая, хватит ли денег расплатиться за товар. Ну давай, спрашивай…

— Рит, у вас всё нормально?

Так и знала.

— Нет. Я болею, — призналась честно.

Лилия поправила выбившуюся из-под накрахмаленного чепца кудрявую прядь.

— Послушай, подруга, а ты уверена, что всё правильно поняла?

Ай да Лилия! Может, она мысли читает? Откуда ей тогда знать? А вопрос-то «в яблочко»… М-да.

— Вот и подумай, — подмигнула мне проницательная прачка и удалилась, шурша по полу юбкой.

Думала. Сперва на работе: так закопалась в дебри собственных мыслей, что чуть не пристрочила швейной машинкой собственный палец к шёлковому пододеяльнику. Затем по пути домой: кажется, не ответила на вежливые приветствия маминым знакомым. Думала дома: две ложечки соли в чай себе, одну — маме.

Наверное, я абсолютно тупая. Ну как можно по-другому понять фразу: «Зачем тебе нищий шут, Рита?» Для меня это значило только «Рита, ну на фига мне ты в качестве жены?» А как ещё?.. Как я должна была себя повести? Что обязана была ответить?

«Я люблю тебя, Шут. С самого сотворения моего мира, с самого детства, с той секунды, как я себя осознала чем-то отдельным от других и прочих. Я когда тебя впервые увидела — ещё по телевизору, много лет назад — я поняла, что ты — мой самый-самый. Ты тогда и в кадр-то попал случайно… таким настоящим. Без непременной улыбки и дежурного набора хохмочек, без рабочего костюма привычного веселья… Серьёзный, спокойный, умный человек. Ты мне нужен, Шут. Ты, а не избалованный Мартин, не кривляки из кино и со сцены, не простой, как блин на сковородке, Лео… да и никто другой. Я тебя выбрала, я полюбила тебя, а не дурацкий образ придворного острослова…»

Смяла исписанную зелёной ручкой салфетку, подтянула к себе другую, чистую. Мятый комочек краснел, синел, зеленел в свете рок-клубовских стробоскопов и дрожал на столе в такт ритмичному полумаршевому грохоту, несущемуся со сцены. Я пила водку с лимонным соком. Вторую.

«Я в универ поступила для тебя. Из-за тебя. Чтобы быть с тобой на равных. Знала же, что дурочка тебе не нужна. Надо мной в лицее смеялись: все девчонки коллекционировали вырезки из газет и журналов про принца, а я готова была всё отдать за единственную твою фотографию. Мама и та… думала, что я по отцу скучаю. Слово выискала где-то в энциклопедии: «сублимация». Потом автоматически перевела всё в разряд затянувшихся фарсов. Она и сейчас не верит. Даже после того, как я ей рассказала, насколько мы с тобой стали близки…»

Ещё один дрожащий бумажный комок. Глоток из бокала. Очередная чистая…

«Мой дед ишачка купил. А я сама себя таким вот ишачком чувствую. Ты — воплощение моего упрямства. Любимое, лелеемое, навязчивое… Шут, давай всё пошлём на хрен? Дуэтом. Тебе-то ничего… а мне тяжело будет отказаться. Ты — цель, мечта, фундамент для меня самой, такой, какая я есть. Какой я сама себя сделала. Ты — все мои победы. Потеряй я тебя — себя лишусь. Мне не хочется в общее стадо, к примитивным желаниям и розовому заискиванию. Шут, я рядом с тобой себя человеком чувствую… а ты спрашиваешь, зачем ты мне… Ты моё всё…»

Три. Жмутся друг к другу, как птенцы. Или зверушки замёрзшие… Неотправленные письма. Неотравленные мысли. Мне немного очень жаль. Где-то в глубине души мне ужасно хочется, чтобы мой Шут осторожно взял вас в ладони, нахмурился, бережно расправил, разгладил, прочёл, беззвучно шевеля губами и улыбнулся — глазами и уголками рта…

— Дорогая Маргарита, разрешите Вас ангажировать!

Ох, Лео, ну как ты непоправимо не вовремя!..

— Присаживайся, — предложила я, выдвинув носком ботинка стул из-под столика.

Лео поморщился.

— Пойдём потанцуем. Сидишь уже больше часа.

— Ну не прёт меня сегодня, — вздохнула я и покосилась на бокал с недопитым кислым коктейлем.

— Водка? — поинтересовался проследивший мой взгляд Лео.

— Угу. С лимонным соком, — уныло призналась я.

— Дрянь какая! Её же невозможно пить! — воскликнул «наставлятель на путь истинный», — А тебе просто необходимо растрястись. Пойдёшь сама или тебя волоком тащить?

С ума сойти: сколько внимания и трогательной заботы о моей скромной персоне! Пришлось оторваться от стула и следовать за коварным Лео в беснующуюся толпу на танцпол. Запрыгали. Я энергично трясла головой, надеясь, что если мысли не уложатся в правильные стопочки, то хотя бы вытряхнутся на фиг. Несколько минут спустя немного полегчало. Чудесно. Пора всё внимание переключить на Лео.