Время вспомнить (СИ)

  ― Мы просто поговорим, не бойтесь.

  Тай смогла улыбнуться:

  ― Я не боюсь.

  ― Это хорошо. Ведь это же не допрос, ― Лакдам встал у камина вполоборота к девушке. ― Просто беседа. Расскажите о себе.

  Тай слегка растерялась. Что рассказать?

  ― Вы сирота?

  ― Насколько я знаю, да.

  ― Насколько знаете? А что, могут быть другие варианты? Что вам известно о ваших родителях?

  ― Практически ничего.

  ― О, плохое начало для серьезного разговора. Вы очень уклончивы: 'насколько я знаю', 'практически'. Постарайтесь быть более точной. Очень многое зависит от ваших слов.

  ― Я постараюсь. Я сирота и ничего не знаю о своих родителях. Королева Магрета приняла меня под свою опеку, когда я была очень мала.

  ― Сколько вам лет сейчас?― Лакдам достал из кармана золотую цепочку с крошечным цилиндриком чернил и миниатюрным пером на конце и принялся вертеть ими так, что чернильница описывала причудливые блестящие круги, а перо звонко бряцало.

  ― Двадцать один.

  ― Почему ваша подруга Дейдра сбежала из замка?

  Тай замешкалась:

  ― Не знаю...в силу характера, ей казалось, она достойна лучшей доли, чем...

  ― Чем?

  ― Чем жить на содержании у господина Таймиира.

  ― А вы считаете возможным для себя жить на содержании господина Таймиира?

  ― Я...я стараюсь помогать господам владетелям, чем могу. Мы здесь все скорее компаньонки, чем приживалки.

  ― Вы - это госпожа Кратишиэ Нами и госпожа Латия Нами?

  ― Да.

  ― Госпожа Релана вышла замуж?

  ― Да.

  ― Госпожа Латия помолвлена?

  ― Латия? Да.

  ― А вы?

  ― Я? Нет.

  Тай пыталась сосредоточиться. Она, все же, недаром училась диалектике у придворных чтецов. Через одну четверть словесной пытки Тай поняла, как противостоять манере Лакдама вести беседу, когда он обрывал ее на полуслове, сбивал с толку неожиданными паузами и сменой темы. Она обдумывала каждое слово, выгадывала несколько секунд, строя из себя недалекую, застенчивую девицу, стараясь не глядеть на сверкание чернильницы в руках чиновника. Филиб по-кошачьи бесшумно прогуливался вкруг ее кресла, подходил то к окну, то камину - Тай старалась не обращать на него внимания.

  ― На что рассчитывала госпожа Дейдра, покидая Тай-Брел?

  ― Нууу...У меня есть только предположения на этот счет...

  ― Выскажите ваши предположения. Так удивительно, что ваше имя созвучно названию замка...

  ― Возможно, она хотела увидеть новые места, завести друзей. Правда, удивительно? Тай - это что-то на древнем.

  ― Дейдра и Магрета ладили друг с другом?

  ― О да...они...

  ― Вы знаете древние языки?

  ― Я знаю, что на ээксидере червяк будет 'силиз'. И еще много слов.

  ― Много?

  ― Да, двадцать или тридцать.

  Ладлам вдруг посмотрел на Филиба и сказал на ээксидере:

  ―  Она над нами издевается, эта рыжая 'цумэии'.

  Тай не знала, что такое 'цумэии', но догадалась, что в устах табеллиона это был далеко не комплимент.

  Филиб ответил на ээксидере, выговаривая слова, как старательный школяр на экзамене:

  ―  Пустите ей кровь. Ударьте в лицо.

  Тай не вздрогнула и не вжала голову в плечи лишь потому, что долго переводила в уме, с трудом воспринимая ээксидер вслух, и не успела испугаться, прежде чем младший чиновник заговорил вновь:

  ―  Или используйте магию.

  ― Что вы поняли, госпожа Тайила? Блесните знаниями, ― дружелюбно продолжил Лакдам уже на бутгрути.

  ― 'Визрата' - это ведь магия, ― извиняющимся тоном произнесла Тай. ― Больше ничего не поняла. Но ээксидер - запрещенный язык, наказание - смерть. Мне не позволено говорить на нем. А вам?

  Лакдам посмотрел на Тай с непонятным выражением лица. Певучий звон гонга нарушил тишину. 'Латия', подумала Тай. Сердце, висевшее на тонкой нити надежды, оборвалось. В большой гонг в замке звонили только, когда Тай-Брелу угрожала опасность, или его обитатели по ком-то скорбели. Тай встала с кресла, выпрямилась, медленно обернулась к двери. В библиотеку, не спрашивая позволения, вошла Кратишиэ. Девушки посмотрели друг другу в глаза, и Кратти скорбно кивнула.

   Глава 6. Преображенный

  431 год от подписания Хартии (сезон поздней осени)

  Бран

  Если надвигалась гроза, Дитятко чувствовал ее за полдня: глупый ужас перед необъяснимым не подчинялся человеческому разуму. Пес в нем начинал паниковать, рвался бежать куда глаза глядят и прятаться. Хозяин и хозяйка запирали его во время грозы в сарае. Он и сам был не против, хотя одним ударом плеча мог проломить подгнившие доски. Хозяева это тоже понимали, но знали, что не проломит и не убежит.

  Почему другие не убегали, не хотели расторгнуть негласный договор, не бунтовали против навязанной им участи? Дитятко осторожно поспрашивал. Те, кто захотел откликнуться, Волк и Медведь, обозвали его глупцом. Куда бежать? Охотнику под дротик? Хозяева недаром требуют всегда следовать просчитанным заранее маршрутам, 'работать', не попадаясь лишний раз на глаза. Что сталось с теми, кто решил пошалить, поиграть удалью? Даже самому страшному зверю не дадут просуществовать долго в мире, где водятся люди. Да и зачем убегать от такого веселья: охоты, еды, кровавых забав? Когда Дитятко пытался объяснить, как восстает против хозяйских развлечений человеческая его половина, собеседники его не понимали. Нечто из досмертной человеческой памяти, мелькало в передаваемых бестиями образах, но у них сгусток собственного 'я', сохранившийся после слияния с животной плотью, был скорее 'приятным довеском' к звериным талантам.

  Дитятко не умел вилять хвостом, не мог лаять, хотя был произведен из огромной собаки западной породы 'баулия'. Таких собак в Метрополию завозили редко: они тяжело поддавались дрессировке, зачастую нападали на хозяев, но в охране и убийстве людей равных им не было. Когда Дитятко осознал себя зверем (а не сгустком междумирья, лишенным тела и ощущений, но обремененным сознанием и памятью), он не сразу понял, радоваться ему или отчаиваться - это и спасло ему жизнь. Хозяева не сильно полагались на удачу и готовы были при первом же признаке непослушания уничтожить неудачное творение. Они боялись, что 'основа' - почти взрослый, очень крупный баулия не подчинится, что человеческое 'я', неизвестно сколько пробывшее без тела, уже слишком размыто и будет подавлено звериными инстинктами. Но получилось наоборот: человек одним махом заполнил собой все, непроизвольно взяв под контроль слух, зрение, обоняние, осязание. Дитятко пришлось даже немного ослабить хватку, чуть выпустить пёсье на свободу, потому как звериные инстинкты и память собачьих предков были выше его понимания.

  Дитятко в новом теле учился ходить, есть, охотиться и не доверять тем, кто заботился о нем, хотя, надо отдать должное, хозяин, по кличке Перепел, ни разу не проявил к нему жестокость, с первого же дня после преображения обращаясь с ним, почти как с человеком. Но 'преображенный' не мог верить одному из тех, кто его некогда обманул и убил, а теперь изгалялся над его жутковатым воплощением.

  Бестии любили перед сном лениво 'переговариваться', обмениваться впечатлениями дня. Дитятко осторожно, чтобы те не донесли потом хозяевам, интересовался прошлым соседей. На вопрос о междумирье Волк, подумав, послал соседу по вольеру ощущение жажды быть во плоти, осязать, чувствовать. Медведь вспомнил, как пахнул окровавленный металл его меча. Рысь промолчала. Дитятко засыпал потом в загоне, пропуская через сон запахи и звуки окружающего мира, а в полусне воскресил забытое чувство, что сам, пленсом, был воплощением боли, тоски и стремления прекратить существование, он даже представлял себя большим кровоточащим сердцем, витающим над миром.

  Рысь никогда с ним не "говорила". Она была слаба и хотела умереть. Дитятко знал, что она и до бестии была самкой - хозяева всегда воплощали пленсов согласно их человеческому полу. С Рысью что-то пошло не так с самого начала трансформации, хозяин, пожимая плечами, признавал, что в преображении зверей в бестий ошибки были неизбежны. Рысь мучилась от боли с позвоночнике, ее раны от вживленной Перепелом брони кровоточили. Она часто лежала в своем загоне, редко охотилась, но когда ей привели недавно выведенного самца для спаривания, она атаковала его с неожиданной яростью и рвала так, что хозяева боялись встрять. Дитятко знал, что они рано или поздно ее уничтожат. Он даже жалел ее: она тоже страдала.