Замок лорда Валентина

Хорнкэст сказал:

— Вы можете поприветствовать его.

Хиссун знал, как принято поступать: с понтифексом не следовало говорить непосредственно, нужно было обращаться к главному спикеру, а тот уже передавал слова монарху. Но все получилось иначе.

Он сказал:

— Покорнейше прошу передать его величеству приветствие от его подданного Хиссуна, сына Эльсиномы, с выражениями уважения и почтения.

Понтифекс не ответил. Понтифекс вообще ничем не показал, что что-то услышал.

— Когда-то,— пояснил Хорнкэст,— в ответ на то, что ему говорили, он издавал звуки, которые я научился толковать. Но он больше не разговаривает. Уже несколько месяцев. Однако мы все равно продолжаем с ним говорить.

— Тогда скажите понтифексу, что весь мир любит его, и его имя постоянно звучит в наших молитвах.

Тишина. Понтифекс оставался недвижен.

— Еще передайте ему,— продолжал Хиссун,— что в мире все идет своим чередом, трудности приходят и уходят, а величие Маджипура несокрушимо.

Тишина. По-прежнему никакого ответа.

— Вы закончили? — спросил Хорнкэст.

Хиссун посмотрел через комнату на загадочную фигуру в стеклянной клетке. Он страстно желал, чтобы Тиеверас поднял руку в благословении, чтобы он произнес пророческие слова. Но он знал, что этого не произойдет.

— Да,— сказал он,— Я закончил.

— Тогда пойдемте.

Главный спикер вывел Хиссуна из Тронного зала. Уже за дверью Хиссун обнаружил, что его одежда промокла от пота, а колени трясутся. Тиеверас! Даже если доживу до его возраста, подумал Хиссун, я все равно никогда не забуду это лицо, эти глаза, эту сферу из голубого стекла.

— Его молчание — новая стадия болезни,— сказал Хорнкэст.— Сепултроув уверяет, что в нем еще достаточно сил. Может, оно и так. Но, возможно, что это начало конца. Ведь должен же быть какой-то предел, даже со всей этой техникой.

— Думаете, это произойдет уже скоро?

— Молю Божество, чтобы так оно и было, но ничего определенного сказать не могу. Решение находится в руках лорда Валентина — или в руках его преемника, если Валентина уже нет в живых.

— Если лорда Валентина нет в живых,— сказал Хиссун,— тогда новый корональ может немедленно стать понтифексом. Если он только не решит по-прежнему поддерживать жизнь Тиевераса.

— Вы правы. А если лорд Валентин погиб, кто, на ваш взгляд, станет новым короналем?

Взгляд Хорнкэста был пронзителен и беспощаден. Хиссун ощутил, как обжигает его огонь этого взгляда, как вся его достигнутая с таким трудом проницательность, осознание того, кем он был и кем собирался стать, испаряются, и он становится уязвимым и сбитым с толку. Внезапно он с головокружительной отчетливостью представил, как в одно прекрасное утро возносится к вершинам власти, становится короналем, к полудню приказывает отключить все эти трубки и аппараты, а к вечеру превращается в понтифекса. Но это же нелепо, в растерянности сказал он себе, понтифекс? Я? Через месяц? Это шутка, совершеннейшая бессмыслица. Он постарался вернуть присутствие духа, и вскоре ему удалось вывести себя на путь, еще в Замке казавшийся ему столь очевидным: если лорд Валентин погиб, то короналем должен стать Диввис и тогда Тиеверас наконец умрет, а Диввис отправится в Лабиринт. Так должно быть. Должно.

Вслух же Хиссун произнес:

— Нельзя, конечно, проводить избрание, пока мы не удостоверимся в смерти короналя, а мы каждый день возносим молитвы о его безопасности. Но если лорда Валентина действительно постигла трагическая участь, я полагаю, принцы Замка изъявят желание увидеть на престоле сына лорда Вориакса.

— Так.

— А если это произойдет, то среди нас есть те, кто считает, что в таком случае можно позволить понтифексу Тиеверасу возвратиться к Источнику.

— Вот как? — сказал Хорнкэст.— Да-да. Надеюсь, я правильно вас понял? — Он последний раз посмотрел в глаза Хиссуну своим холодным, проницательным, всевидящим взглядом, который затем смягчился, будто подернулся пеленой; главный спикер вдруг превратился в усталого старика в конце долгого утомительного дня. Хорнкэст развернулся и медленно пошел к ожидавшему их экипажу,— Идемте,— сказал он.— Уже поздно, принц Хиссун.

Да, поздно, но Хиссун никак не мог уснуть. «Я видел понтифекса,— думал он вновь и вновь.— Я видел понтифекса!» Он проворочался всю ночь, и перед его мысленным взором все время стоял дряхлый Тиеверас; даже во сне образ не угас, а стал еще ярче: понтифекс на троне в стеклянной сфере. Понтифекс в самом деле плакал? А если так, то кого он оплакивал?

На следующий день Хиссун в сопровождении официального эскорта совершил поездку вверх, во внешнее кольцо Лабиринта, во двор Гуаделума, туда, где прожил столько лет в маленькой убогой квартирке.

Эльсинома пыталась отговорить его от этого, неверного, на ее взгляд, поступка; она утверждала, что принцу Замка не подобает приезжать в столь захудалый район, как двор Гуаделума, даже для того, чтобы повидаться с собственной матерью. Но Хиссун просто отмахнулся от ее возражений.

— Я приеду к тебе,— заявил он,— а не ты ко мне, мама.

Прошедшие годы не слишком отразились на ней. Если она и изменилась, то в лучшую сторону: выглядела сильнее, выше, энергичней. Но ему показалось, что в ней появилась какая-то незнакомая усталость. Он протянул руки ей навстречу, но она испуганно отпрянула, будто не признала в нем своего сына.

— Матушка? Ты не узнаешь меня, матушка?

— Хотелось бы думать, что узнаю.

— Я не стал другим, мама.

— То, как ты держишься… твой взгляд… одежды на тебе…

— Я остался Хиссуном.

— Принцем-регентом Хиссуном. А говоришь, что не стал другим.

— Теперь все другое, матушка. Но кое-что остается неизменным.— Ему почудилось, будто при этих словах она смягчилась, немного расслабилась, как бы восприняв его. Он шагнул к ней и обнял.

Она отступила назад:

— Что будет с миром, Хиссун? Мы слышим такие ужасные вести! Говорят, голодают целые провинции. Новые коронали провозглашают сами себя. А лорд Валентин… где лорд Валентин? Мы здесь знаем так мало о том, что происходит снаружи. Что будет с миром, Хиссун?

Хиссун покачал головой.

— Все в руках Божества, матушка. Но могу тебе сказать одно: если вообще существует возможность спасти мир от катастрофы, мы его спасем.

— Меня просто в дрожь бросает, когда я слышу, что ты говоришь «мы». Иногда во сне я вижу тебя на Замковой горе среди высоких лордов и принцев… я вижу, что они смотрят на тебя, спрашивают твоего совета. Но неужели это может быть правдой? Я начинаю кое-что понимать — знаешь, Хозяйка Острова Сна часто приходит ко мне во сне,— но все равно мне столько надо понять… столько усвоить…

— Ты говоришь, Повелительница часто навещает тебя?

— Иногда по два-три раза в неделю. Она оказывает мне величайшую честь. Хотя и для беспокойства есть повод: я вижу, какая она уставшая, какая тяжесть гнетет ее душу. Она приходит, чтобы помочь мне, ты понимаешь, но иногда я чувствую, что это я должна ей помочь, что должна поделиться с ней своей силой, дать ей опереться на меня…

— Ты поможешь ей, мама.

— Что ты разумеешь, Хиссун?

Он долго не отвечал, обвел взглядом находившиеся в уродливой маленькой комнатенке старые, знакомые с детства, вещи, рваные занавески, потертую мебель, подумал об апартаментах, в которых провел ночь, и тех роскошных помещениях, которые занимал на Замковой горе.

— Ты здесь долго не останешься, матушка.

— А куда же я денусь?

Снова помолчав, он проговорил:

— Думаю, что меня изберут короналем, мама. А после того тебе придется отправиться на Остров и взять на себя новую и очень тяжелую задачу. Ты меня понимаешь?

— Конечно.

— А ты готова, матушка?

— Я выполню свой долг,— сказала она, улыбнулась и покачала головой, будто не веря происходящему. Но потом стряхнула с себя неверие и потянулась к сыну, чтобы обнять его.

 Глава 9