Урбанизатор (СИ)

— Не хочу! Не буду! Режут! Бреют! Убивают! Мылят!

Хорошо, что я их слов не понимаю. Но напрягает. Не хотел, но пришлось. Позвал Курта.

Нет-нет! Хрип никому рвать не надо! Чисто ознакомиться. С возможностью.

«Себя показать, на людей посмотреть» — обычная русская присказка.

Правда, в исполнении князь-волка… когда такая зверюга подходит не торопясь… К тебе конкретно. Осматривает своими рыжими глазами… Тебя лично. Принюхивается, фыркает, морщится… От твоего именно запаха. А то и вскинется на дыбки, положит лапы на плечи, заглянет, с высоты своего роста, в твои персональные гляделки, запрокинутые в небеса…

А вокруг — уже тишина. Потому что все уже слышали. Про то, что «Зверь Лютый» своего «крокодила шерстистого» специально на отрыв голов человеческих натаскивал. Спросишь — и могилки покажут. И ведь никто не знает! Что этому… «ужасу лесному» в башку его зубастую взбредёт. Никто.

А лесовики, в отличие от всяких… теле-кино-видео путешественников, очень хорошо знают — крупный зверь с человеком много чего сделать может. У каждого в близких родственниках — покойник. Образовавшийся после встречи с крупным лесным хищником. А уж настолько крупный…! Лицом к лицу… Мама моя, мамочка…

Помогло. Прерывистый громкий «возражательный» визг собственных мнений сменился согласным непрерывным тихим скулежом многоголовой толпы.

«Вопль ужаса, задавленный страхом».

Факеншит! Ну почему нельзя вести хомнутых сапиенсов к светлому будущему и элементарной чистоте без внушения животного страха на каждом шагу?!

Их надо где-то разместить. И одеть-обуть. Потому что состояние их обмундирования… после обязательной проварки… не внушает… уважения.

Уже глухой ночью, когда Мара закончила клизмовать наиболее нервных и «подозрительных по поносу», а совершенно умаявшиеся «наведением чистоты снаружи и изнутри» мигранты расползались по местам дислокации, в моём балагане…

Мда… Чуть не сказал — «собрались клоуны». Собрались ближники мои. Ещё и Паймета со слипающимися глазами позвали.

Был ряд штатных нервных выкриков:

— А нафига они надобны?! Нахрена ты такую орду приволок?! Гнать нищебродов в три шеи! На такую прорву жорева не напасёшься!

Ну и там много чего из серии: «При всём нашем уважении, но, Вы, босс — лопухнулись по-крупному». Потом Ивашко вытащил «козу» из ноздри, вдумчиво по-разглядывал и спросил, обращаясь к «козе»:

— Ну, и чего теперь делать будем?

Как бы ни хотелось «старожилам» выгнать чуждых и нищих «новосёлов» с пригретого уже места, «головка» общины, выпустив пар и продемонстрировав эмоции, перешла к конкретике. Поскольку пункт первый нашего неписаного закона гласит:

1. «Зверь Лютый» всегда прав.

Что во втором пункте — и сами можете догадаться.

Решения обсуждались всем советом и постепенно выстроились в систему.

Прежде всего, прямо завтра с утра — крещение. Всех, от мала до велика. С раздачей крестиков, новой чистой одежды и целой обуви. Ничего своего, ни нитки, ни колечка, ни волосины — у новосёла не оставалась.

«Всё своё — отдай». «Человек рождается в жизнь — голый. Так и ты новую жизнь у меня начинаешь». Правило утверждалось болезненно. Постоянные попытки приходящих — каждого! — обойти правило, мои уступки и исключения — заканчивались плохо. Волны визгов, криков, «всенародных возмущений» и моих ответных репрессий привели, «методом последовательных приближений» к приемлемой детализации. Правило утвердилось во Всеволжске для нескольких категорий новосёлов. Позже мы его смягчали, по мере распространения по «Святой Руси» и другим странам наших санитарных, социальных и правовых норм. Но никогда не исключали полностью.

Тогда же — провести присягу. Тут меня поправили — это надо сделать сразу. В несколько усиленной форме: «… и из воли господина ни в чём не выйду». А через два года — можно и повторить. В Падуе, о которой я вспоминал, клятва городу — ежегодно.

В известной стихотворной фразе: «Их сёла и нивы за буйный набег обрёк он…» не указано, что «набег» был «их». Может — «на них»? Тогда я остаюсь в рамках «гения русской словесности». В смысле: надо забирать себе «их сёла и нивы». А также — ловы и пажити.

Дальше — по-большевистски.

«Хлеб — голодным, мир — народам».

Это у нас получилось автоматом. На чём и стоим. Для этого, собственно, «лоси» сюда и пришли.

«За что боролись — на то и напоролись» — азбука жизни в России. «Бойтесь желаний — они исполняются» — то же самое, но шире, мягче, деперсонализировано и по-китайски.

Дальше — чуть сложнее.

«Землю — крестьянам, заводы — рабочим, буквари — детям».

Смысл — очевидный. Кто хочет учиться — в приют. Или правильнее — в интернат? Да хоть — в лицей! Не суть — казарма для детей. С интенсивным курсом обучения. Язык, ликбез, трудовое воспитание, физическая культура, строевая подготовка, ремесленные навыки. Кто хочет и может больше — следующая ступень.

Снова повторю: фиг бы мы что сделали, если бы не опыт Пердуновки! Не только мой или Трифин, но десятков моих людей, которые через это уже прошли. Они, на своих задницах, в своих головах, уже знали не только «что» — что нужно и можно учиться, но и «как» — как это делать.

Часть, из принятой молодёжи постарше — в ученики и прислугу. Ещё старше, точнее — физически более крепких — в работники.

Фактически, мы забирали из семей всех относительно здоровых старших детей и молодёжь. Чему все были очень рады: «ребёнок сыт будет и кормить не надо».

Напомню: парень с 14–16, девушка с 12–14 лет детьми здесь не считаются. Молодь, отроки и отроковицы, уноты и унотки — не дети. А трудоспособными, хоть и ограниченно, они являются… как бы не с 5–7 лет. С 7 — каждая девочка уже имеет свою прялку, мальчик пасёт гусей. Энгельгардт описывает 10-летнего пастуха, который гоняет волка пальбой из фузеи времён Отечественной войны 1812 года. Удержать на весу её не может. Поэтому укладывает на ветку дерева. Но даже сбитый с ног отдачей древнего ружья, кидается его снова перезаряжать.

Мы следовали не паспортным данным, ибо их и вовсе не было, но физическому состоянию детей. Длинный — взрослый. Границы возрастных категорий постепенно смещались. В зависимости от количества пришедших новосёлов, от их состояния. От моих потребностей и возможностей. Я постоянно стремился снизить планку вхождения моих приёмышей. Тяготея к 4–6 годам, как у турецких янычар. Что обеспечивало более полное «воспитание системы моральных ценностей», улучшало «сохранение ОКРП». Увеличивал численность воспитанников, что позволяло усилить качественный отбор. Однако разные производственные необходимости и ограниченность ресурсов, прежде всего — людских, тому препятствовали.

Вот, ныне ругают меня иные: Зверь Лютый — Святую Русь всякой неруси во владение отдал! Куда не глянь, везде в начальных людях — морды чуженинские да выблядки безродные. Доброму русскому боярину, чей род спокон веку на Руси славился, князьям русским верой-правдой веками служил — всякой наброди кланяться надобно, пути-дороги уступать. Не даёт, де, Воевода Всеволожский «узорчью земли русской» — ни чести, ни слава, ни места важного, ни дохода богатого.

И сиё — правда. Ибо службы я даю не по отцам-дедам, не по родовитости да славности, а по вашему собственному знанию да умению. Кто ко мне первым пришёл, того я первым и учил. И — выучил. Мои сироты — хоть в какой цвет уродившиеся — гожие. К службам мои. А вы, дети боярские, жирно ели, да сладко пили, да мягко спали. А ведь я всех звал! Ведь для всякого человека — у меня место есть! Вы — не схотели. Батюшки да матушки ваши — отговаривали. Не ходи сынок, свет наш ясный, на чужбинушку, к «Зверю Лютому» во подручники. Там и холодно, там и голодно, тама буйну голову срубят запросто. Вот тебе сынок, пирожок сладкий да пивка жбанчик. Постель мягкая да девка жаркая.

«Кто первым встал — того и тапки». Вот и вышло, что нынче вам и места, по гонору вашему родовому, на Руси нет. Только на посылках бегать — у моих людей, у неруси, у сволочи. Не любо? Так идите на могилки родителей! Поплачьтесь там, что не пустили вас в научение, на дела славные, на работы тяжкие: Всеволжск поднимать, Русь строить. На них плюйте! На них свои досады да злобы складывайте! Они вашу жизнь такой сделали! Ну и хлебайте теперь. Как «с отцов-прадедов».