Урбанизатор (СИ)

А то завели, понимаешь, манеру самопроизвольно порабощаться:

— Слышь ты, холопская морда благородного происхождения, сапоги мне навакси!

— С превеликим удовольствием! Господин кормилец!

«Голод — не тётка, пирожком — не накормит» — русская народная…

Здешние отряды племенных удальцов-головорезов — не только не накормят, но и зарежут.

Самопродаться… В рабство… Мне — дикость. Всё что я читал, видел, слышал… Всё, что дошло до меня из тысячелетий человеческой истории, утверждает: рабство — горе, несчастье, мука мученическая. Результат бесчеловечного насилия, унижений, убийств и пыток… Но у меня-то за спиной столетия гумнонизма, либерастии и дерьмократии. Всего-то чуть-чуть. Столетий. Но они — есть. А здесь… В «Святой Руси» — аболиционистов нет. Зато — «все так живут». «Живут» — те, кто сумел удачно самопродаться.

Странно: очень редко где в мире восстания рабов приводили к победе. Рабство отменяли не рабы, а рабовладельцы. Именно им — «владельцам» — оно сильнее всего жить мешало? А вот нормальные люди очень даже просятся. Для них отдаться в рабство — счастье.

— Значится так. Люди из рода лося. Вы принимаете… мой закон, мою веру и мой язык.

Ваня! Что ты за хрень несёшь?! Закона ещё нет! От нынешнего «Закона Русскаго» — тебя воротит. Действующая «Русская Правда»… — забить, забыть и заплакать. Грядущая «Всеволожская правда» — только в черновиках. Какой «мой закон»?!

«Моя вера» — факеншит трижды и впоперёк! Ты ж — скептик-циник-параноик! Эгоист-пофигист! Закоренелый атеист-материалист-безбожник! Скормить диалектический материализм этим людям… Они же свихнутся! У нас и в 20 веке от этого мозги в трубочку сворачивались и паром посвистывали. Как чайники на плите.

Язык… Господи, какой у меня тут «мой язык»?! «Мой язык» остался там, в СССР, в эпохе «стагнации и загнивания»! Где было три балла «по русишу» и довольно! Здесь помесь нескольких славянских суржиков с примесью угро-финских разноплеменных диалектов.

Что имею, тем и… и — имею. Другого-то всё равно нет.

— Два года вы работаете на меня. На моём корме, то, так и там, где я укажу. Через два года сдаёте… э-э-э… (как сказать по-русски «экзамен на гражданство»? Они ж только — «на» — и поймут!) проверку на доброе… э-э-э… людство. Принимаете присягу. И становитесь вольными людьми. Моими вольными людьми.

Как-то я… аж вспотел. От форсированного лазанья по «дереву вариантов».

Может, нужно было три года? Как «молодым специалистам»? Или пять? Как срок натурализации у америкосов? Или 1? Как в армии РФ по призыву? Или лучше…

Гладыш перетолмачил мою… экспромнутую белибердень, мужики в полном согласии дружно попадали лбами в землю, попытались приложиться к ручке, многократно поклониться, выразить задушевную, глубоко сердечную, безграничную и по гроб жизни… признательность.

Уже натягивали шапки, когда Паймет, чисто на всякий случай, уточнил:

— А жить мы будем здесь?

— Это после решим. Сперва — санобработка.

Гладыш перевёл. И объяснил в деталях смысл неизвестного туземцев слова. От чего начались сплошной крик и возражения. Причём так это… неуступчиво. И плевали они на только что произнесённые мольбы и обязательства! «Нет!» — и всё!

Насчёт использования волос в колдовских процедурах и вытекающего из этого страха — я ещё в Пердуновке хлебнул. Тут ещё сильнее. Русские люди хоть поверху, а христианством тронуты. Как рябина в первый заморозок. Здесь — чистое язычество, черти в каждой волосине.

В Старой Пердуновке, ещё при Фильке — был страшный скандал. Теперь я знаю, что в здешнем Средневековье мужчина без бороды — или юнец, или скопец. «Недочеловек», не годен к супружеской жизни, к уважительному разговору, неполноправный объект всеобщих насмешек и издевательств. Обрить бороду — смертельное оскорбление. Бесчестие, после которого мужчина, как забеременевшая до брака девица в сурово-пуританском обществе, должен утопиться или повеситься. Голова без бороды — не голова. Так, «подставка под шапку». Выйти на люди с «босым», бритым лицом хуже, чем с голой задницей. Унижение смертельное. Не только посторонние пальцами показывать будут, но и свои домашние за спиной изхихикаются.

Я это — знаю.

И мне на это — плевать.

Для них волосня — основа их самоощущения. Их прежняя «самость» — мне вредна. Потому — обрить наголо. Над мольбами их, над плачами о бесчестии и опозоривании — я смеялся.

Я сам — вот такой. И среди моих людей — много таких. И вы — такими будете.

Коли думаете вы, что суть ваша во власах, так и надлежит срезать сии власы начисто. Ибо люди мне нужны новые, от прежней жизни, привязанностей, знакомств и правил — отрезанные. Так я и от вшей тела избавлю, и души ваши от былых обычаев очищу. И назад вам уже ходу нет.

«Назад дороги нет — позади борода!». И будете вы идти только вперёд, только туда, куда я вас поведу. По нашим правилам, по новым обычаям, под моей рукой.

Не я вас заставлять да примучивать буду — вы сами, ваши собственные «мозговые тараканы» — будут подгонять да пришпоривать.

И барахло, всю одежонку — долой. Варить. Долго. Каждую закладку — до полутьмы. Как здесь время считают — я уже…

За годы, прошедшие со времён первых опытов принудительного внедрения санитарии в Пердуновке, произошёл некоторый прогресс — клизмование, спринцевание и промывание добавились. Хоть какая-то защита от желудочно-кишечных и некоторых других инфекций. «Лоси»… ну очень не хотели!

Дяденьки и тётеньки! Клизма нынче — пропуск в рай. В наш, безопасный, сытый, изнурительный, бессонный, чуждый для вас, райский уголок. А кто — «нет», тому — «нет». Пшёл с отсюдова.

А уж когда они мне начали доказывать, что мыться не будут, чтобы «не смыть с себя удачу», я просто психанул:

— Вон — Волга. Ваша удача — там, за Волгой, на Ватоме жила. Там и померла. Нынешняя ваша удача — что вы сюда живые дошли. Всё. Тут уже моя удача. Одна на всех. Молитесь, чтобы и на вас хватило. А кто мыться не будет — вышибу взад. К этим вашим… «унжамерен».

Народ побухтел на своём языке, собрал вещички, детишек, скотинку и потопал за мной.

— Куда идём, Воевода?

Блин, и ведь не скажешь — на Кудыкину гору! С неё-то и идём.

— На Стрелку. В приёмный покой.

Как хорошо было утром бежать по лыжне! Хорошая погода, хорошие лыжи, хорошая компания. Дорога всё больше вниз… Как уютно было лежать в засаде в сугробе! Никто тебя не видит, ни откуда не поддувает. Снежок беленький, чистенький, синички недалеко скачут, чирикают. Лежи-отдыхай.

Как приятно было расстреливать придурков с высоты берега! Хороший инструмент, хорошая позиция, чётко видимые малоподвижные цели. Каждое движение — как песня. Наложи, тяни, локоточек выровнял, мушку с прицелом… пуск. Правильно сделал — правильно получил. Ещё один придурок завалился.

«Хорошо» — кончилось. Пошло… не то, чтобы «плохо», а — «надо». Суетливо пошло. Людское поголовье на Стрелке мгновенно подскочило в полтора раза. У медиков — завал. Нашли и вшей с блохами, и язвы с чирьями. А глаукому я лечить не могу. У пищевиков — аврал. Люди хотят есть. Все, сразу, много. И — в запас. Как это принято у охотничьих народов. И дело не в том, что у меня нет, и не в том, что приготовить надо. Я не знаю, как наша еда отзовётся в этих организмах. И они сами этого не знают. Поэтому — пост на три дня. Пить — только кипячёную воду с Мараниной смесью: кровохлёбка со слабительным.

Отчего они снова начинают выть и скандалить. Предполагая, видимо, что у нас нет еды, что я собираюсь их заморить голодом, что… Объяснений — не слушают. Пока не рявкнул.

Банщиков — по призыву: контролируемо, с проверкой чистоты за ушами и грязи под ногтями промыть такое количество тел и голов… Зелёным мылом! До хруста!

Парикмахеров — тотальная мобилизация. Бритьё в традиционно необриваемых местах… Да блин же! У них все места — нетрадиционные! Здесь вообще нигде ничего не бреют! Подстригают иногда.

Все процедуры, хоть я объяснял заранее, хоть Гладыш и Самород с Ильёй Муромцем на ихней гадячей мове… Постоянный визг: