Судьба Убийцы (ЛП)

С того момента, как через прикосновение моей ладони Ночной Волк положил начало нашему труду, мне даже в голову не приходило, что по форме это может быть чем-то иным, кроме волка. Каждый день я трудился над нашим «драконом», разглаживая руками камень, вкладывая в него воспоминания из жизни с Ночным Волком. Меня удивило, что появляющийся из камня волк стоял, оскалившись и ощетинившись. Неужели мы вместе и правда выглядели так свирепо? И вот, отдавая камню нашу охоту, нашу совместную дичь, моменты дикой возни в снегу, ловлю мышей в старой хижине, извлечение впившихся в нос иголок дикобраза и ощущение напора его зубов, выгрызающих из моей спины древко стрелы, я понимал – этих воспоминаний не хватит, чтобы насытить каменную плоть. Знал, что на последнем вдохе прижмусь к этому каменному созданию, погружусь в него – но так и останусь здесь, завязнув в камне, прямо как Девушка-на-драконе, которая стояла тут уже многие десятки лет.

Надо было послушаться его, ох, надо было. Будь Ночной Волк со мной, мы могли бы больше вложить в Волка-дракона.

Цвет камня не менялся, и это меня тревожило. Перед смертью мне бы хотелось еще раз взглянуть в его мудрые глаза, в последний раз увидеть его удивительный, мерцающий зеленым взгляд, в котором отразился огонь костра. Теперь я стал спать, прижавшись к нему спиной, как мы делали раньше. Конечно, камень не согревал меня, но я надеялся, что мои сны могут впитаться в него, и это поможет волку появиться быстрее.

Однажды ночью я проснулся. Когда кто-то ослаб и замерз, его сон бывает двух видов. Один из них – это когда притворяешься, что спишь, а сам дрожишь и ворочаешься, пытаясь удержать тепло собственного тела. Я завернулся в украденный плащ с головой, спрятав уши и глаза от мошкары. Насекомые любят издыхающих животных. Затем я провалился во второй вид сна - тяжелого сна, вызванного изнурением, которому не способны помешать холод и боль. Думаю, этот вид сна — предвестник смерти.

И вот я очнулся от него, медленно и неохотно, не вполне понимая, когда именно сон сменился реальностью. Голоса. Звуки шагов. Я с трудом высвободил голову из складок плаща, но не встал. Только открыл глаза и утомленно моргнул при виде желтого ослепляющего света от качающегося фонаря, который приближался ко мне.

- Похоже, сюда, – сказал кто-то.

- Нам нужно разбить лагерь и продолжить утром. Я ничего здесь не вижу.

- Мы близко. Я знаю, мы очень близко. Пчелка, ты не можешь позвать его Скиллом? Он говорил, что однажды чувствовал твой Скилл.

- Тут этот камень… Нет. Меня же не учили. Ты знаешь, что меня не учили!

Свет был таким ярким, что за ним ничего не было видно. Затем я разглядел тени и силуэты. Людей, несущих фонарь. С рюкзаками. Я обессилено потянулся к ним Уитом.

- Фитц! – закричал кто-то, и я понял, что слышал этот вопрошающий голос раньше, во сне, и он разбудил меня. И, более того, я узнал этот голос.

- Сюда, – позвал я, но в горле пересохло, и звук вышел слабым.

Волк ворвался в меня - с силой, будто от настоящего удара. Для моего истощенного тела он был как встряска, как целительный приток Скилла.

О, брат мой, я не мог отыскать тебя и вернуться. Я боялся, что мы опоздали. Боялся, что ты вошел в камень без меня.

Я здесь.

- Посмотрите, угли от костра. Он здесь! Фитц! Фитц!

- Не трогайте меня! – выкрикнул я и прижал посеребренную руку к груди. Они бегом ринулись ко мне – очертания, выныривающие из сумерек. Шут добрался до меня первым, но как только огонь осветил его, он остановился на расстоянии вытянутой руки и уставился на меня, приоткрыв рот. Я тоже глядел на него и ждал.

- О, Фитц! – вскрикнул он. – Что ты с собой сделал?

- Да ладно, ничего особенного, ты и сам проделал подобное дважды, – я изобразил кривую улыбку, а потом слабо прибавил: – Это вышло не по моей воле.

- В сто раз хуже, чем то, что делал я! – заявил он, разглядывая меня и особо задержавшись на серебряной части моего лица. Выражение на его собственном лице было куда выразительней, чем любое зеркало. – Как ты мог такое сотворить? И зачем?

- Ничего я не творил. Так получилось. Это всё сосуд с Серебром. Да огненный кирпич в моей сумке.

Я махнул ослабевшей серебряной рукой.

- Папа! – яростно выкрикнула Пчелка, и сквозь пелену слёз я увидел, как Пер удерживает мою младшую дочь, обхватив ее обеими руками.

Она пиналась и боролась, оскалив зубы. Тогда Пер сказал ей резко:

- Пчелка, ты же не настолько глупа! - и отпустил ее.

Она не побежала ко мне - подошла небольшими шажками, внимательно рассматривая меня. Затем она коснулась ладонями моей руки, там, где не было Серебра. Я неожиданно смог вдохнуть глубже. В меня полилась надежда - я смогу жить, смогу вернуться домой.

А потом я понял, что она делала.

- Пчелка, нет! – упрекнул я ее и выдернул руку. – Не надо перекачивать в меня силу Скиллом.

Но она не остановилась.

- У меня силы в избытке, – умоляла она, но я покачал головой.

- Пчелка, и все вы – вам нельзя сейчас до меня дотрагиваться. Я ваяю своего дракона. Нашего дракона, для меня и Ночного Волка. Я должен вложить в него все, что у меня есть – но не вашу силу и не вас самих.

Шут опустил руки - одна в перчатке - на плечи Пчелке, мягко отстраняя ее, но я заметил, как от его прикосновенья она неприязненно напряглась и даже на миг оскалилась. Лант и Пер смотрели на мое посеребренное лицо со смешанным выражением ужаса и жалости.

Шут заговорил:

- Объяснения могут подождать - до тех пор, пока мы не разведем костер и не сделаем горячий чай и суп для Фитца. В большом мешке есть одеяла, – он повысил голос и воскликнул: – Спарк! Сюда!

И я заметил еще один покачивающийся фонарь. Затем они все начали снимать свою ношу с плеч. И он продолжил говорить - о чудесных вещах, таких как горячий чай с медом, и копченое мясо, и одеяла - а во мне радостно резвился волк.

Я закрыл глаза. Когда я снова их открыл, то обнаружил, что прибыли и другие люди, которые теперь занялись установкой лагеря. Я тихо сидел, а Пчелка рассказывала о своем путешествии домой и описывала, как ей жилось в Оленьем замке. Шут ходил вокруг нас на расстоянии, иногда подходил и прислушивался к кое-каким подробностям из рассказа Пчелки, но по большей части раздавал указания Ланту и Перу по установке укрытия и разбору запасов из поклажи. Я прислонился спиной к своему полуоформившемуся волку и старался получать удовольствие от этого, по сути своей, прощания.

Тут прилетела Мотли и присела на моего каменного волка. Она наклонила голову и ничего не сказала, но мне показалось, что она взглянула на меня с грустью. И потом она клюнула своим серебряным клювом камень - раз, второй - и я почувствовал, как что-то вошло в волка. Воспоминание о добром пастухе, человеке, который подобрал отвергнутого птенца. Потом она подпрыгнула в воздух и приземлилась на полено для костра.

Мне дали толстое шерстяное одеяло, и Пер развел для меня расточительно большой костер, а Лант принес воду для котелка и чайника.

- Поешь, – сказала Спарк и положила передо мной сверток с едой. Я удивился – она-то здесь откуда? - но от запаха съестного все слова приветствия вылетели у меня из головы. Под липкой тканью я обнаружил холодный бекон с толстым слоем сала, уложенный между щедрыми ломтями хлеба. Лант откупорил бутылку вина и поставил так, чтобы я мог дотянуться. Рядом со мной они ходили аккуратно, словно я - бешеный пёс, который может наброситься и укусить. Ухаживая за мной, старались не прикасаться. Я набил желудок хлебом и мясом, запивая большие непрожеванные куски крепким красным вином.

Спарк заварила чай в пузатом чайнике. Лант помешивал медленно закипающий котелок, в котором плавали куски сушеной говядины, морковь и картофель. Я ощутил запах, и от голода меня затрясло так, что дрожь удалось унять, лишь обхватив себя руками.

- Фитц, тебе больно? – спросил Шут виноватым голосом.

- Конечно, – сказал я, – они пожирают меня, эти крохотные ублюдки. Они жрут, мое тело само себя восстанавливает, и они снова жрут. Я почти уверен, что после еды мне стало хуже.