Glaswen (СИ)

Артур словно задался целью показать Имсу всю свою вотчину: и они навещали келпи в маленькой деревушке на побережье, ездили к гномам в горы и даже однажды ходили в гости на пришвартовавшийся в Серебряной гавани на одну ночь корабль – и только уже там, при распитии из червленых чарок крепчайшего и отдающего жженым сахаром рома, до Имса вдруг дошло, что же это за корабль зашел на побывку к их берегам. Он расширившимися глазами, с вопросом, посмотрел на Артура, а тот только улыбался ему лукавой и насмешливой улыбкой, кивая капитану, который в этот момент расписывал подвиги своей команды. А утром корабль сгинул в соленой пене, взлетел над волнами и понесся к горизонту, мелькнув напоследок призрачными парусами.

Еще Артур показал Имсу огромный дуб, ствол которого, футов двадцати в обхвате, был от корней до кроны опоясан толстой золотой цепью, с мощными и широкими звеньями. Назначение цепи оставалось неясным недолго – не прошло и десяти минут после их появления, как в кроне зашуршало, потом оттуда высыпался мусор, очень похожий на тот, которым были украшены подходы к мосту Ульвара, и из густой листвы вышел здоровый толстый кот, невероятно мохнатый, с мегаваттной голливудской улыбкой.

Кот оказался говорящим (Имс уже ничему не удивлялся), болтал и врал так складно, что смело мог бы подвизаться в качестве сценариста в том же самом Голливуде, и под эти байки Имс не заметил, как пролетела ночь.

Когда морским берегом возвращались домой, уже в утренних сумерках, Артур притормозил сам и придержал Имса: прямо из пены на берег вышли рыцари в доспехах. Имс насчитал тридцать человек, все в два человеческих роста, крупные и похожие друг на друга, как клоны. Доспехи, покрытые каплями воды, занялись в лучах вынырнувшего из-за зыбкого горизонта солнца алым и огненным, а потом из-за скал вышел еще один, весь в черных вороненых латах, пониже и покоренастее, и рыцари выстроились попарно и ушли вслед за ним, скрывшись в море в веере сверкающих брызг.

Но сильнее всего Имсу запомнились знакомство с ведьмами и та ночь, когда Артур решил, наконец, оповестить принца, что ждет их на Белтейн.

***

Артур сказал, что надо навестить ведьм. И лучше бы сегодня, именно сегодня подходящий день.

Что особенного было в этом дне, Имс так и не понял, но, наверное, королю было виднее. За окнами шел затяжной весенний дождь, но не легкий и игривый, с то и дело проглядывающим солнцем, а похожий на душевую в бане: слабый, но занудный, затянувший все вокруг серой пеленой и смывший краски так, что мир вокруг холмов казался покрытым полупрозрачной тускло-жемчужной пеленой.

Впрочем, и мира-то за окнами было не видно, одни лишь склоны соседнего холма, расплывавшиеся во влажной дымке.

Они лежали в постели, так и не найдя в себе сил выбраться оттуда после долгого, ленивого и полусонного утреннего секса, и, вообще-то, Имс как раз настраивался подремать – по крайней мере, книга, которую он читал, уже пару раз ощутимо стукнула его по носу, вываливаясь из слабеющих пальцев. Артур то ли дремал, то ли мечтал, свернувшись в калачик у него под боком – одно из любимых его положений. Своей возней они превратили кровать в подобие сорочьего гнезда, где все блестит и переливается шелковым блеском простынь и путает затейливой вязью сложной вышивки на покрывалах, и затаились в этом гнезде как нахохлившиеся птенцы.

Но Артура вдруг охватила жажда деятельности и перемещений, и он принялся тормошить Имса, озорно сверкая глазами, и никак не мог определиться, то ли повелеть Имсу вставать немедленно, то ли уговорить его, заманивая всякими невиданными чудесами, и от этого на лице Артура сменялась такая гамма выражений, от высокомерной гордой рожи до умильной улыбки с бровями домиком и ямочками на щеках, что Имс не выдержал, рассмеялся, встал и принялся одеваться.

А ведь поглядеть было действительно любопытно. По меркам Волшебной страны ведьмы стояли особняком. Оно и понятно – к племени фэйри они не относились, были людьми, по крайней мере, когда-то были людьми. Жили не то, чтобы замкнуто, но и бурно общаться не стремились, что само по себе для живущего на границе между двумя мирами, наверное, нормально. Напрямую королю фэйри они не подчинялись, пребывая скорее в статусе дружественной державы. Между этими двумя державами, как подозревал Имс, постоянно поддерживалась некая гремучая дипломатическая смесь любви и ненависти, такая, когда и глаза видеть не могут, и жить друг без друга не получается.

***

К подворью подъехали в тот странный час, который иногда случается в конце дождливого дня: ливень прекращается, и тучи вдруг, как по команде, смываются с неба, а на освободившемся пространстве начинает светить солнце, лихорадочно и болезненно, словно стараясь выплеснуть все положенное на день сияние в оставшийся короткий срок, и в горячке выплескивает странный, винного оттенка, свет.

Спешились, привязали поводья к коновязи, Артур сразу поднялся на крыльцо и прошел в дом – еще по дороге просил Имса подождать в саду, что-то такое важное надо было ему обсудить со старшей ведьмой, что требовало разговора наедине и никак иначе.

Имс и не сопротивлялся. Он оглядел дом: высокий, хотя одноэтажный, добротный такой каменный старинный дом, который мог бы принадлежать когда-то мелкопоместной знати, с явным готическим влиянием – под крышей виднелись круглые слуховые окошки, готические витражные розы.

Имс пошел вокруг, обогнул дом и увидел сад. Чем-то это место ему напомнило лес рядом с мостом Ульвара – неровными деревьями, в основном старыми яблонями, обилием покрытых мхом кочек, странными покореженными камнями, в которых Имс, приглядевшись, с холодком в позвоночнике распознал полуразрушенные надгробия в виде кельтских крестов, покосившиеся, вросшие в землю, почерневшие от дождей и ветров. Что это было: кладбище, устроенное в саду, или сад, взращенный на кладбище, понять было нельзя, да Имс и не стремился.

Умирающее солнце заливало все вокруг дрожащими лучами цвета раскаленного красного золота, и от этого листва яблонь казалась на просвет выточенной из янтаря, а ветки – выкованными из меди. Несмотря на середину апреля, деревья были усыпаны налитыми, пурпурно-зелеными яблоками. Некоторые валялись и в траве, а поодаль Имс заметил большую кадушку, заполненную дождевой водой, в которой тоже плавали яблоки, словно живые колышась под порывами ветра.

– Хм, а он даже хорошенький, – звонким девичьим голосом сказали из-за спины.

Имс живо обернулся. Рядом с ним стояла высокая худая девица, в бархатном поношенном черном платье, которое когда-то явно знавало куда лучшие времена. Платье девице было еще и маловато, и коротковато, и из-под него, а также из декольте и куцых рукавов выглядывали кружева нижнего платья, тоже гораздо старшего, чем наряды последнего сезона. Очень похоже было на то, что девица отрыла это платье в старинном сундуке, и даже не бабушкином, а пра-пра-пра и так далее.

Однако очевидным было и то, что ее это отнюдь не смущало. Вполне возможно, она и вовсе не замечала ветхости своего наряда, да и Имс уже привык к тому, как замысловато и странно порой одевались жители Волшебной страны. Взять того же Артура, который, как с удивлением в свое время понял Имс, относился к породе больных на всю голову пижонов. Каждое утро было для Артура выходом на сцену – он появлялся то в классическом костюме в тонкую полосочку и с галстуком ручной работы, то в наряде, традиционном для какого-нибудь сельского сквайра – твидовых брюках, вязаной узорчатой жилетке и вельветовой куртке, то в старинном камзоле, богато расшитом и украшенным вензелями и лентами (камзолов этих у Артура было, кстати, не счесть), а больше всего любил умопомрачительную мантию из тяжеленного атласа, всю сплошь расшитую самоцветами, с волочащимся по полу шлейфом.