Запах цветущего кедра

Хозяйка уже спускалась по лестнице вниз.

— Рацию включи! — запоздалым полушёпотом попросил полковник.

Она будто не услышала, сама принесла рюкзак, оставленный Галицыным возле производственного цеха, и вручила его Рассохину.

— Пойдём, — проговорила доверительно. — Покажу тебе прямые пути на свободу.

Похоже, лагерная община подготовилась к любому развороту событий, в том числе и к долгой осаде. Два запасных выхода было через потаённые калитки, устроенные в заборах, но в случае полного окружения можно было уйти подземным ходом, который начинался под угловой вышкой с тыльной стороны и заканчивался где-то в кедровнике. От забора до леса по всему периметру зоны ещё в давние времена была вырубленная полоса шириной в полсотни метров, сейчас густо поросшая осиновым и берёзовым молодняком, который уже доставал до середины забора. Матёрая и хотела вести его подземельем, однако открыла замаскированную крышку колодца и обнаружилось, что ход залило водой по колено!

— Ещё вчера не было, — тревожно проговорила она. — Ладно...

Вышли через потаённую низкую калитку и очутились в густом подлеске, нещадно изломанном и поеденном лосями. Земля под ногами оказалась много раз перепаханной уже заросшими противопожарными минполосами, и многие из них оказались залитыми талой водой. Не шли, а больше прыгали, и, надо сказать, Матёрая на каблучках делала это грациозно. Кедрач, который амазонки называли священной рощей, начинался сразу же за нейтральной полосой, причём стоял тёмно-зелёной стеной, настолько раскидистый и мощный, что иные толстые ветви доставали земли. Здесь было сухо, мягко и как-то покойно, словно и впрямь под кронами этих деревьев был иной мир.

Однако наслаждаться не пришлось. Матёрая сняла туфли и, босая, сразу прибавила скорости.

— Запоминай дорогу, — предупредила она его, словно школьника.

В глубине кедровника она остановилась возле сухостойного дерева и легко отвернула пласт хвойного подстила.

— Спускайся, — и подала фонарик.

Это был типичный подземный бункер молчунов, устроенный по всем правилам, в виде гробика, и разве что переживший капитальный ремонт — ступени лестницы, двери и кровля оказались новенькими, как, впрочем, и нехитрая мебель с крохотной железной печуркой. Вместо шкур на топчане — толстый мягкий матрас, одеяло и даже больничные простыни с казённым узором. В посудном шкафу на верхней полке стояли книги, тут же висела рация с подключённой наружной антенной — в общем, цивилизация, устроенная явно женскими руками.

— Здесь запас продуктов, топливо и свечи, — она достала из пачки самодельную восковую свечу и зажгла. — Только расходовать нужно аккуратно. Буду приносить тебе парное лосинное молоко — эликсир жизни. Ты пил когда-нибудь?

Манящий вопрос он пропустил мимо ушей и озабоченно спросил:

— А не затопит в этом гробике?

— Не затопит: высоко. — Матёрая села на постель и откинулась назад, показывая свой завлекательный разрез на блузке. — Я буду приходить к тебе каждую ночь. Посмотри, как романтично: полное уединение, горит свеча, и всего остального мира не существует. А мы с тобой вкушаем эликсир.

Стас вспомнил ревнивого полковника, но лишь ухмыльнулся про себя и промолчал: мстительное чувство в подземелье угасло.

— Разумеется, если позволят обстоятельства, — поправились она. — В любом случае буду всегда на связи. Рация настроена только на мой канал, нас никто не услышит.

— Добро, — буркнул он и, оставив рюкзак, стал подниматься наверх.

Сам вид подземного жилища выковырнул из памяти слежавшийся ком чувств, пробило в пот и даже одышка появилась, как тогда, на сосновой гриве Сухого залома. На улице он вздохнул свободно и опять ощутил покой и благодать кедровника.

Матёрая вышла на поверхность, опустив за собой мохнатый от игольчатого подстила, искусно маскирующий люк.

— Пойдём, покажу запасной выход.

Ни договорить, ни показать не успела, в кармане куртки запиликала рация. Связь была громкая, голос полковника под сводами кедрача звучал сварливо, как у кедровки.

— Они развернули лагерь, поставили палатки, — доложил он. — Тревога отменяется, возвращайтесь на базу!

Прозвучало как-то просительно. Матёрая усмехнулась и вызывающе осадила ревнивца:

— Не мешай мне, — подхватила туфли. — Я занята, буду нескоро. Наблюдай за гостями.

Огляделась, не нарушена ли маскировка, и направилась в сторону курьи.

Рассохин слышал, что рация у неё в кармане трезвонит через каждую минуту, но хозяйка упорно не отвечала — испытывала терпение. Можно было представить, как на вышке мечется и переживает Галицын. Потом остановилась, подождала и проговорила благосклонно, дыша в лицо:

— Мне нравится твоя сдержанность, — подала рацию. — Скажи ему что-нибудь. Например, как хорошо нам вдвоём. Ты же злишься на него? Яросвет сорвал экспедицию.

Ей нравилось дразнить и стравливать мужиков. Стас демонстративно и хладнокровно скосил глаз на грудь, едва вмещающуюся в упаковку тонкой блузки и сказал в лицо:

— Одну такую... матёрую я застрелил. Ты слышала.

И прошёл мимо. Хозяйка соблаговолила что-то ответить Птицыну, но Рассохин не прислушивался.

— Я позвала тебя сказать, — она догнала и вдруг заговорила с акцентом, подыскивая слова. — Сказать про твою женщину...

Стас уже забыл о своей предыдущей реплике, показалось, что она что-то знает о Лизе.

— Про какую? — спросил, скрывая настороженность.

— Которую ты застрелил, убил, — на лице её вызрел лёгкий испуг. — Блудницу звали Евгения?

— Её звали Женя.

Она мгновенно сняла с лица испуг, как паутинку, однако при этом всё равно осталась чуть озабоченной — вовсе не той хозяйкой Карагача, в образе которой предстала в первый раз на деревянном островке соры. И обращалась уже ни «ты», как со старым знакомым, что придавало её речи некую интимность.

— Ждала тебя три дня, — призналась Матёрая, — чтобы сказать. И звала... Если ты пришёл сам, значит, действуют мои чары. Пойдём со мной!

6

Машина выехала со стоянки, и феминистка Неволина сделала ему ручкой через боковое стекло. Колюжный ещё некоторое время стоял в лёгком оцепенении и чувствовал, как опускаются плечи и сама собой сутулится спина. Он злился больше на себя, что выглядел перед артисткой оправдывающимся подростком, и испытывал подростковое желание отомстить тем же самоуверенной звёздной особе. И одновременно оценивал её талант: какая-то столичная киношная артистка знала больше об экспедиции на Карагач, чем он! Получала оттуда свежую, живую информацию и сумела разыскать неуловимого Сорокина да ещё и назначить встречу!

С этими же оскорбляющими самолюбие мыслями он добрёл до своей машины, снял с сигнализации, но не сел, а ещё минуту стоял и бесцельно озирался по сторонам. Одухотворённый лекцией Стюарта, народ не расходился, собравшись кучками, что-то обсуждал, и особенно старался длиннобородый эксперт, сплотив вокруг себя десятка полтора восторженных домохозяек. Он тоже узнал Колюжного, раскинул объятья и пошёл навстречу, и тут неожиданно кто-то тронул сзади за плечо, послышался мужской голос:

— Вы не меня ищете?

Это был тот самый рыжий мужчина из зала. Смотрел как-то весело, располагающе и одновременно пытливо, видимо, намеревался познакомиться, чего Колюжный на улице никогда не делал из привычной для бизнеса осторожности. К тому же рыжие у него ещё с детства не вызывали доверия и окончательно достали в Англии, где встречались на каждом шагу. А этот ещё явно сводил веснушки и неудачно: на лице остались расплывчатые пигментные пятна, как у беременной женщины, особенно яркие при заходящем солнце. Эксперт решил, что обознался, и смущённо отступил, а Вячеслав сделал вид, будто не расслышал рыжего, и открыл машину. Тот не отставал, зашёл спереди и нагло облокотился ми дверцу, вызвав уже тихую ненависть.

— Неволина, как всегда, очаровательна! — с завистливым и вдохом оценил он. — Но лучше общаться с ней через кино-экран. По жизни — стерва редкостная, не правда ли? Судя но выражению вашего лица, успели оценить.