Запах цветущего кедра

Было чувство, будто Рассохин наконец-то попал в тюрьму, причём в одиночную камеру, и на душе возникло полузабытое ощущение безысходности и распирающей угарной пустоты. Можно сказать, всю жизнь хотел отсидеть своё, но не сажали! Тут же сам пришёл. После явки с повинной его не арестовывали, держали под подпиской о невыезде, но когда вызывали на допросы, дважды сажали на ночь в следственный изолятор. Дверь там была такая же и замок один в один.

И как только он захлопывался, душа от этого щелчка погружалась в давящее одиночество.

— Ты же вроде говорил, что этот лагерь сгорел, — вспомнил Рассохин, — вместе с Гнилой Прорвой?

— Ну, это версия, — уклонился полковник, — расхожая... Народ так считает.

Территория зоны оказалась небольшой, почти квадратной; в четырёх бараках, похоже, жили: занавески на окнах и даже палисадники с клумбами, а два — производственных. Один с кучами прелой и почти свежей шелухи от кедровой шишки, другой, огороженный загоном, был превращён в животноводческую ферму, со стогами нарубленного тальника, молодого осинника — корма для лосей. Тут же стояли два колёсных трактора с телегами и трелёвочник.

Чуть на отшибе, слева от ворот, возвышался явно командирский просторный дом, административный корпус, а может, и караульное помещение. Обшитый новенькой вагонкой, облагороженный резными наличниками, крытым крылечком с витыми столбами, он почти утратил своё было предназначение, но всё равно отовсюду выпирало его суровое казённое прошлое.

И ни одной живой души! Полное безмолвие, если не считать нескончаемого чириканья ласточек, приглушённого тарахтенья электростанции и ленивого, равнодушного ко всему, линяющего кавказца. Пёс подошёл, исполнил ритуал знакомства — обнюхал и посмотрел в глаза.

— Свои, — сказал ему Галицын. — У китайцев отнял недавно! Чуть не съели!

— Кого? — невпопад спросил Стас.

— Собаку! Кстати, оказался очень способный пёс, след берёт, команды знает.

А ещё вчера до позднего вечера на зоне мычали и голосили могучим хором! И куда же подевался этот хор?

— Ты не про умного пса, ты про амазонок расскажи, — перебил его Рассохин. — Что-то не видать ни одной. От меня попрятал?

— Опоздал, брат! — весело воскликнул жизнерадостный полковник. — Но я тебя звал, Стас. Чего не поехал?

Рассохин ухмыльнулся и сказал тоном Бурнашова:

— Ну вот, приехал — и динамо! А я спровадил подругу, размечтался про тантрический секс с амазонками.

Галицын улыбался, как ясашный:

— Всех барышень отправили в отпуск. До осени, пока орех не поспеет. Они же здесь сезонные, ну, ещё многие остаются зимовать, кому податься некуда... Пойдём, я тебе хозяйство покажу.

Врал и видел, что ему не верят.

— Ты что же, один тут?

— Почему? Вдвоём с Матёрой.

— И давно отправили?

Галицын подвёл его к бараку.

— Последнюю партию сегодня. Видел, наверное, мужиков.

Рассохин даже прикидываться не стал.

— Пешими по берегу? В разлив? Они что у тебя — водоплавающие? Или перелётные?

У него ответы были заготовлены и говорил убедительно, как-то мимоходом:

— Пешими только до китайского участка. Там у нас машина стоит, вахтовый «Урал». За Гнилой китайцы всю зиму работали, лежнёвку проложили. Лес прямо в Красноярский край возят, на железную дорогу. Вырубают нашу Родину, Станислав!

— А разве не через Усть-Карагач возят? — усомнился он. — Я добирался на лесовозах.

— Это с других участков. Их же тут полно! Ползучая экспансия, захват экономических территорий. Даже служебных натасканных собак воруют. Но ничего, я их отсюда выдавлю!

В бараке располагался цех по обработке кедрового ореха, вероятно, оборудованный по последнему слову техники: новенькие станки, сушилки, веялки, лущильные машины — конвейер. Полковник превратился в экскурсовода.

— Ты подумал, что мы тут занимаемся эксплуатацией дешёвой рабочей силы? — горделиво спросил он.

— Ничего я не подумал, — хмыкнул Стас.

— Так все считают! Знаешь, сколько вложено в оборудование?

— Не знаю...

— Здесь шишки перемалывают, — Галицын остановился у громоздкого станка с бункером. — Смесь ореха и шелухи попадает на решёта, потом на калибровку. А это сушилки, отбор живицы, установка для отжима масла.

Рассохин слушал его вполуха, в голове неотвязно свербела мысль: как можно выехать к железной дороге, которая находилась километрах в двухстах на северо-восток? И почему дорогу с Рассошинского прииска когда-то потянули на запад, через урочище Гнилая Прорва, с выходом на Усть-Карагач, а не в ближний Красноярский край?

Когда-то он держал в голове все возможные маршруты в этом районе, помнил названия речек, урочищ, и надо же — годы так проветрили мозги, что напрочь стёрлась однажды затверженная география местности и ориентиры.

Галицын распахнул ещё одну дверь внутри цеха, за которой стояли двухъярусные зековские кровати-шконки, все аккуратно заправленные, как в армии.

— Это у нас братское общежитие, — сообщил он. — Строгость и аскеза.

— Они, что, взаперти живут? — на окне была решётка, и на двери — могучий запор с проушинами для замка.

Бывший опер поморщился.

— Откровенно сказать, это ещё не братья. Так, сброд, мусор человеческий. Половину хоть сразу сажай.

— И женщины тоже?

— Ну, скажешь! Женщины в привилегированном положении. Они тут царицы, богини. Матриархат! Эх, звал тебя — не поехал! Не застал наших красавиц. Знаешь, есть такие манкие!

И осёкся, огляделся, проверяя, не услышали ли посторонние.

— Кто не успел, тот опоздал.

— Ничего, скоро возвращаться начнут, — успокоил Галицын. — Они ведь от мира здесь быстро отвыкают. Трудно им потом в чужой среде. А тут у сестёр воля! И полная власть.

— Где китайцы работали? — спросил Стас, когда прошли весь цех.

Полковник что-то заподозрил, сказал с осторожностью:

— Километрах в шести от Гнилой... Там по гриве дорогу подсыпали. По болотам лежнёвки, — и добавил уже весело: — Это же китайцы! Они вон какую стену построили!

— Ну да... — неопределённо отозвался Рассохин.

— И как тебе производственная линия? — горделиво спросил Галицын. — Смотри: вот здесь масло уже разливается по флаконам. А потом упаковка... Кстати, ты пробовал на вкус?

— Не помню.

Полковник щедрой рукой достал из полупустой коробки пузырёк, отвинтил пробку и протянул.

— Глотни! Божественное зелье!

Стас пригубил, но вкуса не ощутил. Что-то маслянистое, густое и вроде даже без запаха.

— Всё удовольствие стоит триста семьдесят тысяч евро! — похвастался Галицын.

— Пузырёк?

— Да нет! — он расхохотался. — Производственная линия! Представляешь — окупилась за один сезон. Видал, этикетки на китайском и английском? Всё сразу за рубеж идёт. Это не считая лущёного ореха, живицы!

— Амазонки тоже пешком ушли? — перебил Рассохин.

И этот вопрос полковнику не понравился, но ничуть не погасил восторга.

— Что тут особенного? Знаешь, какие это женщины? Для них шесть километров!.. Думаешь, как свежую продукцию отправляем? Через китайский участок. Молоко хоть и консервированное, а долго держать нельзя. Пошли лосей смотреть!

Они вышли из цеха на улицу.

— А кто же вчера мычал? — вспомнил Стас.

— Мычал? — изумился полковник. — А, понял! Это запись, из динамиков. Обережные мантры, защита от сил зла.

И указал на угловую вышку, где виднелся серый квадрат уличной музыкальной колонки.

— Помогают мантры?

— Ещё как! Я со всем не разобрался, там что-то связано с материями, вибрациями... В общем, отпугивает злые сущности. Но ты не заморачивайся, погляди, какие телята!

В загородке бродило десятка полтора новорождённых лосят, совсем ручных, как у молчунов.

— Сейчас растёл идёт, — пояснил Галицын, с крестьянской любовью взирая на длинноногих неуклюжих сеголетков. — Уже двенадцать дойных маток! А всего у нас тридцать семь голов!

Матки чуяли близость своих детёнышей, и из отворённых зарешечённых окон фермы доносилось призывное хорканье.