Судьба Убийцы (ЛП)

Я предпочитал скуку этой твоей жалости к себе. И вода с левой стороны сейчас стала теплее. Разве ты не чувствуешь ее запаха, даже своим жалким носом?

Я потянулся в темноте за головой как можно дальше влево. Моя рука коснулась воды. И она действительно была гораздо более теплой, чем следовало быть стоячей воде внутри темного туннеля. Я снова напрягся, дотягиваясь, и почувствовал, что вода стала удивительно горячей. Огненный кирпич был мощной магией.

В тот миг, когда я отдернул руку, мой рюкзак взорвался.

Все же я не был полностью слеп, потому что увидел, как на мгновение все озарилось сверкающим серебряным светом. Вода плеснулась через меня, достаточно горячая, чтобы ошпарить. Я попытался вытереть ее с лица, но она цеплялась к обеим моим рукам и лицу, опаляя и сжигая. Но это была не вода, а нечто иное. Это вещество, распространяясь во мне, впитывалось через кожу, как жидкость, вылитая в сухой песок. И мое тело всасывало его, будто всегда страстно жаждало этой волшебной субстанции. Одна сторона моего лица, грудь, левая рука и обе ладони оказались полностью покрыты ею, а затем она стала распространяться, словно что-то живое пыталось охватить меня целиком. Я закричал, но не от боли. Это был экстаз, слишком сильный для моего тела. Четыре раза я в крике выплескивал чувства, которых никогда не мог испытать человек. Затем я откинулся назад, задыхаясь и плача. Я мог ощущать, как это пропитывает меня и меняет, заявляет на меня права и поглощает меня.

Я снова попытался вытереть Серебро с глаз. Когда я кричал, оно проникло мне в рот и в нос, и жгучее удовольствие от этого было таким мучительным, что стало еще одним новым видом боли, испытываемым мной. Я потер глаза и постарался сморгнуть его, но вместо этого увидел новый мир в темной пещере. Мерцающие капли Серебра, распространившись, забрызгали упавшую каменную кладку, которая придавила меня. Также я понял, наконец, что Шут пытался объяснить мне в замке Баккип, когда говорил о том, что видит нас, как могут видеть драконы. Я видел тепло на брызгах Серебра и на плещущейся воде, я смотрел, как оно исчезает, когда вода охлаждается.

Понемногу меня обратно обступала темнота, а Серебро все также продолжало меня исследовать. Я лежал неподвижно, за пределами удовольствия, за пределами боли. За пределами времени. Я закрыл глаза. Я отпустил все.

Фитц. Сделай что-нибудь.

Я обнаружил, что все еще дышу. И вместе с этой мыслью осознание своего тела вызвало прилив всех видов боли.

– Сделать что? – я произносил слова сухим шепотом.

Верити придавал форму камню посеребренными руками. Лишенный Запаха вырезал по дереву с помощью покрытых Серебром кончиков пальцев.

О!

Едва касаясь, я исследовал упавшую балку, что защемила мне ноги. Затем попробовал погладить ее, но не почувствовал никаких изменений. Я поцарапал дерево ногтями. Подумал про занозы под ногтями. Неприятно. И вдруг разгладил его кончиками пальцев.

Я не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы овладеть процессом. Это было не естественно применяемым физическим воздействием на древесину, а убеждением. Я не сжимал балку с силой руками, не сдвигал дерево прочь, но я очень хорошо познал эту упавшую балку.

И было настоящим физическим подвигом выползать из-под лежащей древесины, напрягая мышцы живота и съеживаясь. Слишком часто мне приходилось ложиться на спину и снова собираться с силами. Серебро не являлось ни пищей, ни водой. Да, оно придало мне сил, но мое тело по-прежнему хотело есть и пить и было таким уставшим.

Когда моя вторая нога была, наконец, освобождена, невероятная боль в ней снова проснулась, заставив меня плакать и стонать. Я сполз вниз по каменным ступеням на мелководье и все дальше погружался в воду, пока моя голова, наконец, не поднялась выше линии торса. Я заполз на упавшие обломки, и, кажется, на какое-то время потерял сознание. Когда я пришел в себя, вода немного отступила. Стоять я не мог, и даже сидеть было утомительно. Тогда я решил, что посплю подольше.

Нет. Ты сможешь спать после того, как снова увидишь небо. Вставай, Фитц. Вставай и иди. Ты еще не можешь позволить себе отдыхать.

Это не было проявлением моей человеческой силы воли. Это волк во мне заставлял меня бороться. Мои ступни были чем-то далеким и причиняющим боль. Мои ноги все были покрыты глубокими кровоподтеками. Плоть была спрессована и раздавлена. Я чувствовал это своими пальцами так же верно, как и ощущал зазубренный край раны, нанесенной мне мечом. И я был счастлив, что вижу свои ноги всего лишь как теплые очертания. Моим первоначальным успехом была серия подъемов, падений, передвижения ползком, подъемов, падений, снова передвижения ползком. Мои ноги постоянно подкашивались, и каждое падение было мучением. Очередное падение погрузило меня в мелкую соленую воду. Я прошел через непроницаемую тьму, а затем мои вытянутые руки нашли участок стены, который, кажется, был меньше поврежден взрывом, устроенным Спарк, и я двинулся вдоль него. Ракушки на стенах и на полу порезали мою кожу. Я понял, что бос. Когда я потерял сапоги? Взрыв порвал мою одежду, но сапоги? Я отбросил эту мысль в сторону. Это была только боль, и она не продлилась долго. Ступени вниз казались бесконечными. Я был благодарен тому, что вода постепенно спадала, – не думаю, что мог бы пробиться сквозь ее сопротивление. Когда ступени, наконец, закончились, и я прошлепал сквозь стоящую на уровне колен воду, я узнал о другом виде боли.

То, что торопливо залечивало мне ноги, не было одним Скиллом. Когда я дотронулся до оставленной мечом раны – серебряные пальцы на сбрызнутой Серебром ране, то почувствовал, что меня залатали, как кожаный камзол, когда при починке на нем ставят заплаты из полотна. Оно не ощущалось как моя собственная плоть, но ничто не останавливало этого процесса. И хотя я смог убедить балку сдвинуться и освободить меня, у моего собственного тела была своя воля.

Вперед! Я должен догнать остальных. Шут будет верить, что я умер. Это то, что он им расскажет! Бедная моя маленькая девочка! Но я не мог винить его, ведь я и сам считал себя мертвым.

Ты был бы мертвым, если бы я не придержал немного жизни для нас. Для себя. Для тебя. В основном, для детеныша. Ты должен прекратить глупо рисковать. Нам нужно выжить.

Как долго я пробыл в ловушке под землей? Когда остальные бежали, был прилив. Вода отступила, снова поднялась, а теперь прилив вновь ослабевал, насколько я мог судить. Значит, по крайней мере, прошел день. Возможно, два. Я задавался вопросом, где в настоящий момент могут быть Пчелка и остальные. Сбежали ли они? Находились ли они в это мгновение в море, на борту Совершенного, уплывая прочь из этого ужасного места к дому и семье?

Я попытался дотянуться Скиллом до Пчелки. И добился такого же слабого успеха, что и всегда, когда пытался связаться с ней. Старания связаться Скиллом сквозь призму боли и необычные ощущения от Серебра были такими же бессмысленными, как если бы я старался докричаться до нее, когда задыхаюсь на бегу. Я сдался и снова устало пошел вперед. Догонишь их с этим.

А вдруг они столкнулись с гвардейцами Служителей? Что, если бежавшие Белые, которых мы освободили, предали их? Сражались ли они и победили или проиграли? А если их захватили в плен? Всякий раз, как мне хотелось остановиться и отдохнуть, я подгонял себя этими мыслями и толкал вперед. Я пришел к ступеням. Я преодолел их.

Темнота стала темно-серой, затем бледно-серой. Я проталкивался к слабому очертанию света, пересеченному линиями, и… Это была приоткрытая дверь, заросшая какой-то растительностью. Я едва смог протолкнуться сквозь запутанную зелень – ежевика порвала мою изношенную одежду и исцарапала кожу, когда я отталкивал колючие ветки в сторону, пока, наконец, не выбрался из зарослей на склоне холма и не встал под ясным синим небом. Трава была выше моих колен и смешивалась с растущим здесь ветвистым низкорослым кустарником.

Мои ноги подкосились, и я сел там, где стоял, не обращая внимания, что моя рана на бедре протестует против такого обращения. Отважившись взглянуть на нее, я увидел, что она тоже была запечатана Серебром, как будто я залатал себя смолой. Я ткнул в нее пальцем и вздрогнул – под заплаткой тело трудилось над своей починкой. Мое зрение немного прояснилось. Я увидел, что мои ладони были серебряными. Я уставился на них: руки были худыми, как у скелета, костлявыми, с выпуклыми венами и сухожилиями. Целиком мерцающие, будто вылитые из Серебра. Мой организм поедал сам себя, чтобы восстановиться, одежда висела на мне мешком.