Время вспомнить (СИ)

  ― Ничуть, заверяю вас, ― Тормант сделал эффектную паузу и продолжил. ― Могу поспешествовать вашему переезду в столицу, поближе к просвещенному обществу. Хотя, ― он скорбно покачал головой, ― лишить Чистые Колодцы столь прекрасной дамы? Лишить пастыря Мефея столь очаровательной поклонницы?.. Ах, ваше жаркое ― просто шедевр.

  Женщина польщенно промычала что-то в тарелку. Она ужасно стеснялась столичного господина и боялась проявить к нему неуважение. Но мягкие речи господина Торманта постепенно расположили к себе, и она уже отваживалась бросать на жреца томные взгляды. На него ее дар не действовал, но он искусно изображал интерес и вожделение. У него на госпожу Мартину были свои планы.

  ― А что же женщины? ― спросил жрец невинным тоном.

  ― Женщины?

  ― Да, используете ли вы женщин для любовных утех? В столице среди дам это сейчас очень модно. Впрочем ни одной прелестной дамы я, признаться, в Чистых Колодцах так и не встретил, за исключением вас, моя дорогая.

  Госпожа Мартина тоже бывала в столице, но, очевидно, всерьез не рассматривала для себя подобное развлечения. Глаза ее затуманились, губы приоткрылись.

  Отвратительно, подумал Тормант.

  ― А не будет ли это...неприлично? ― пробормотала она.

  ― Что вы, вспомните постулаты Храма. Наше тело было сотворено для наслаждения. Грех отказывать ему в этом. Любые формы любви красивы, если это приносит удовольствие. Я вот не понимаю, почему запрещается использовать для этого детей? Какие предрассудки, ― жрец фыркнул, отправляя в рот кусочек мяса. ― Почему бы юным созданиям не познать тайны своего тела, чем раньше, тем лучше? Я против причинения им боли, против насилия и рабства, но разве любовь не величайший дар человечеству? Вот в отношении соитий с животными, тут я консервативен.

  ― Да, это отвратительно, ― пискнула поклонница, обмахиваясь веером.

  Ее щеки раскраснелись. Судя по выражению лица, она была явно ошеломлена открывшимися перед ней возможностями.

  ― Хотя, знаете, есть такие собаки, в столице их выращивают специально. Так вот, их языки... ― Тормант наклонился к вдове и зашептал ей в ухо. Госпожа Мартина вмиг покрылась лихорадочными пятнами и потеряла дар речи.

  - Я задержусь на семиднев в вашей милой деревне, ― продолжал жрец как ни в чем не бывало. ― У вас тут такие чудные виды. Свежий воздух, прекрасные люди.

  - Да, прекрасные,- поддакнула поклонница, немного приходя в себя. Она понятия не имела, что хорошего нашел столичный жрец в их захолустье, но перечить не смела.

  Тормант заливался соловьем. Он вознес хвалу местному управителю, прекрасным видам, достоинствам госпожи Мартины, гостеприимству госпожи Мартины и ее незабываемому жаркому. Затем он, как бы вскользь, упомянул важность своей миссии, а также намекнул на то, что госпожа Мартина имеет к ней непосредственное отношение. Ему осталось лишь со вздохом пожаловаться на тесноту комнат на постоялом дворе, и женщина с жаром принялась упрашивать его остановиться в ее доме. Тормант незамедлительно согласился.

  Дом поклонницы ему действительно приглянулся: хозяйка ни в чем себе не отказывала, кухарки готовили великолепно, к тому же, по указанию госпожи Мартины, в его распоряжении оказалось целое крыло дома.

  После обильного ужина Тормант сослался на усталость и, учтиво откланявшись, удалился на свою половину. На крыше сельского документария отзвонили полночь. Окна гостиной выходили в небольшой дворик. Тормант услышал шорохи и шепот. Стукнула дверь в соседнее крыло, через некоторое время до слуха Торманта донеслись приглушенный смех, страстные вскрики и пыхтенье: солировала госпожа Мартина, ей вторил незнакомый мужской голос. Дар действовал, даже в присутствии гостя вдова не собиралась потратить впустую вечерок. Тормант брезгливо притворил ставни, задернул тяжелые шторы. Он был рад, что поклонница не решила испытать свои чары на нем, а могла бы, например, явиться к нему в покои в 'соблазнительном' виде. Брррр...

  Глупая курица. Чего стоит весь ее дар, на что потратила благосклонность Храма сладострастная вдова? Тормант не раз видел, как это происходит. Чрезмерные плотские услады постепенно разрушают тело и ум. С возрастом и пресыщенностью слабеют ощущения, в конце концов, от человека остается лишь вечно возбужденная оболочка в поисках удовлетворения, причем любым способом. Это сейчас Мартине достаточно деревенских сластолюбцев, неверных мужей и мальчишек в поисках первого опыта. Дальше, Тормант знал доподлинно, будет кровь. Когда поклонница престанет получать удовольствие обычным способом, она начнет искать способы необычные. И чем дальше зайдет она в глубины человеческих нечистот, тем больше людской боли, крови и страданий потребует за ее Дар Домин. Сколько душ погубит госпожа Мартина на своем пути, Торманта не волновало. Но рано или поздно чаша ненависти будет переполнена, и тогда найдется жених девушки, кровь которой пустили на омолаживающее зелье, или мать развращенного ребенка - чья-то рука рано или поздно нанесет удар.

  Храму нужно было, чтобы поклонники и поклонницы не теряли человеческий облик, жили среди обычных людей, искушали их своими деньгами, красотой, талантами, долгожительством, в общем, всеми теми благословениями, какие Храм Смерть Победивших только мог даровать. Тормант выполнял свою работу: инспектировал приходы, следил за вменяемостью поклонников, исправлял ошибки, откупался золотом, обучал пастырей, беседовал с новообращенными, раздавал деньги и благословения.

  Жрец вызвал слугу колокольчиком и отправил того на постоялый двор, велев забрать сумки, оплатить наперед корм и стойло для коня и предупредить, что господин остановится у госпожи Мартины. В маленькой гостиной, обшитой темным деревом, горел камин, мягкое тепло расходилось от огня. Тормант устроился в обитом тисненым бархатом кресле и смежил веки. Служанка, приставленная к гостю хозяйкой, принесла кувшин с наливкой, но жрец жестом отправил ее прочь. Ему не хотелось приглушать восприятие хмелем, он ждал гостей.

  Вскоре они вошли: пастырь, державший под руку болезненно бледную женщину с бегающими глазами, и мальчик. Тормант кивнул никчемышу, как старому знакомому, тот заулыбался во весь крупный зубастый рот. Ората Лофа застыла у порога, Мефей ободряюще зашептал ей на ухо, а Борай вдруг заметил, что очутился в дивной, богато обставленной комнате, он завертел головой, что-то бормоча, и Тормант подумал, что никчемыш выглядит в этом доме также неуместно, как чирей на лбу у придворной дамы. И все же, по сравнению с тем уродцем, что гнил теперь в лесах близ Тай-Патчала, упокоенный рукой жреца Сюблима, этот мальчик на вид был посмышленее и поспокойнее.

  Тормант вдруг осознал, что неприлично долго рассматривает никчемыша, и любезно предложил гостям рассесться. К радости жреца, Мефей чувствовал себя в доме поклонницы, как в своем. Пастырь притащил поднос с чашками, пузатым чайником и свежими пирожными из ледника, и сам воздал должное угощению. Борай расковыривал пальцем крем и марципан и облизывал руки. Ората Лофа, то краснея, то бледнея, отпивала чай крошечными глоточками, держа тонкий фарфор загрубелыми пальцами, не прикасаясь к сладостям. Жрец исподволь рассматривал женщину. Трудно было определить, сколько той лет, черты лица запечатали в своих складочках и морщинках всю боль и скорбь тяжелого материнства. Она, по всей видимости, надела свое лучшее платье, старомодное, с низко опущенной талией, фасона, бывшего в чести у дам во времена молодости матушки Торманта.

  ― Мой добрый друг, пастырь Мефей, рассказал мне о вас и вашем мальчике, ― полным сочувствия голосом начал Тормант. ― О ваших бедах.

  ― Зачем же? ― ората Лофа бросила недовольный взгляд на младшего пастыря и опустила глаза. ― У нас все хорошо, едим вдоволь, в милостыне не нуждаемся.

  'Мы, оказывается, гордые', ― с досадой подумал жрец.

  ― С великим усилием смог привести сюда почтенную орату Лофу, ― встрял Мефей. ― Долго уговаривал.

  ― Я в храм хожу, ― женщина сложила руки на коленях. ― В Пятихрамье. Молюсь. Чтобы мне и моему сыночку жилось благостно.