voprosy masteru 5 (СИ)

Еще не собранное даже на треть, полотно, горело жизнью, переливалось радостными чувствами.

"Совсем как у ее матери, когда я только начал собирать его" - подумал Лиам и опустился перед полотном на колени, ноги его не держали. Он протянул к полотну руку, желая взглянуть на дитя любимой женщины, которое оставил сиротой.

***

Маленькая девочка с небесно-голубыми глазами уютно устроилась на руках у кормилицы. Пальцы женщины играли с ней в незамысловатую детскую игру, щекоча щеки и голый животик, вызывая у нее звонкий, задорный смех.

За окнами стояло лето, солнце играло в детской своими лучами. Девочка захотела поймать быстрый солнечный луч и потянулась ручкой в его направлении.

На руке ее, еще совсем не оформленное, до конца не сформировавшееся, виднелось родимое пятно...

***

- Я не могу смотреть на это больше! Зачем ты показал мне ее? Она как две капли воды похожа на мать...Кто занимается ее судьбой?

Хранитель усмехнулся:

- Я рад услышать от тебя этот вопрос. Дело в том, что я не нашел еще подходящего Мастера, да и время есть еще пока. Она не родилась. Десять человеческих лет, ты же знаешь...Ее полотно пока - это общая работа. Собираем всеми Мастерами, хотели поручить тебе. Если бы ты собрал его правильно, то чернота бы отступила.

- А дальше? Как же дальше, Хранитель? Как быть с моими чувствами? Я ведь знаю сейчас, что ее мать жива еще. Я очень хочу взглянуть на нее, хоть одним глазом, но не могу. Я бы сошел с ума, если бы Мастерам было это позволено. Я бы выплакал все слезы, если бы они были у меня, если бы умел плакать. Ты надеешься, что дочь затмит мать в моем сердце? Что я забудусь? На что ты надеешься, Хранитель?

- Внеси свой вклад в общую работу. Что ты хочешь дать ей?

Лиам усмехнулся:

- Я убил ее мать. Я уже внес свой вклад в ее судьбу. Но у меня к тебе тоже есть предложение. Я думаю, что твоей кровожадной книге это понравится.

- Говори.

- Отправь меня в Человеческую жизнь. Я хочу хоть несколько лет подышать одним воздухом с любимой, хоть будучи ребенком. А эта девочка...,- он обернулся к полотну,- пусть ее нелюбовь разобьет мне сердце.

Хранитель задумался, отошел в сторону, полистал книгу. Он то хмурился, то на его лице возникала улыбка, то снова хмурился. Листал страницы бесконечно, словно решал ребус, искал чего-то.

Наконец, сказал:

- Книга не против. И все сходится. Если ты отправишься сейчас туда, то ты родишься на десять лет раньше девочки, еще застанешь мать в живых, хотя я не понимаю, зачем это тебе. Но это, может быть, твое предсмертное желание...Все сходится...Узнаешь ты ее по родимому пятну, ну и... Мне ли объяснять тебе!

Лиаму ничего не надо было объяснять. Он знал, что его предложение книга примет, он чувствовал это, иначе и быть не могло. Провидение дало ему здравую мысль-решение за его страдания, хоть он и не просил. Мысль была такой яркой, что просто не могла быть неверной.

Пустота внутри его ухнула и дрожала теперь заживающей раной. Все решилось. Все так и должно было быть с самого начала.

- Как ее будут звать?

Хранитель проворчал что-то себе под нос, но ответил:

- С вероятностью небольшой ее будут звать Элизабет, но, возможно, иначе. Ты же знаешь, что судьбы людей, которые еще не родились, очень трудно предугадать. Они зависят и от самих людей тоже...

- Да, именно поэтому я хочу попросить тебя: проследи, чтобы я получил сполна. Пусть мое полотно собирает опытный Мастер. И ее полотно тоже.

Хранитель в предвкушении потер руки: его самого радовало то, что проблема решилась. Он за столько лет уже перестал испытывать жалость.

- Не сомневайся, Лиам, не сомневайся...

Лиам улыбнулся той улыбкой, на которую только был способен, и дотронулся до рамки полотна девочки:

- Здравствуй, Элизабет. Да, она назовет тебя Элизабет, "Посланная богом". Это так на нее похоже...

Дрожащей рукой он вынул из груди розовый осколок, усмехнулся тому, как легко у него получилось теперь это сделать:

- Люби, Элизабет, люби! Всегда, всенепременно, люби!

Розовый кусочек прикрепился к полотну и сверкнул ярко, словно понял, чего хотят от него.

***

Странное чувство беспокойства поселилось в душе Генриха, когда он перебирал в голове все события сегодняшнего дня, анализируя и обдумывая каждое. Сейчас он был один, сидел перед камином, а огонь то вспыхивал, то затихал, искры потрескивали в такт мыслям молодого человека, словно подтверждая их правильность, и Генрих сейчас был рад этому единственному собеседнику. Элизабет ушла спать примерно час назад, и, наверное, уже спала сном младенца. На миг он представил ее растрепанные черные волосы на белоснежной подушке, но быстро отогнал от себя ненужные мысли. Ни к чему хорошему они бы не привели сейчас.

Что же происходило в его жизни? Он не узнавал сам себя. Раньше он не верил в судьбу, считал все разговоры о предначертанном свыше полной чушью, а веривших в это лжецами и лентяями, которые оправдывали данной теорией свое нежелание бороться за что-либо, просто плывя по течению жизни и событий. Его всегда раздражали досужие домыслы существования чего-то высшего, якобы способного повлиять на судьбу человека. Он высмеивал все теории, разговоры, мысли...

И вот теперь, всего за неделю, вдруг, пришло осознание существования высшего разума, а вместе с ним появился страх. Генрих словно боялся наказания за свою прежнюю слепоту. Знал, что чем бы оно ни было, оно есть, существует. Доказательство тому - голубоглазое создание, мирно спящее в соседней комнате. Снова в его голове возник ее образ, и он не смог преодолеть желание взглянуть на нее. Просто убедиться, что с ней все в порядке- вот было объяснение для его возбужденного разума, кричавшего о том, что сама идея заглядывать в ее спальню плоха, и может привести к потере и без того хрупкого доверия к нему.

Осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, он приоткрыл ее, заглянул в комнату, и в следующий миг бросился к Элизабет, которая, свернувшись калачиком, лежала на полу и беззвучно рыдала.

Ее сильно трясло. Ночная рубашка, мокрая от пота, задралась выше колен, мокрые пряди волос налипли на лицо... Побелевшие пальцы на руках, обхвативших колени, рисовали полную картину ужаса испытываемого ею припадка, а именно: сильнейшей истерии, случившейся с ней.

Ни звука не вырвалось у нее, когда Генрих поднял ее с пола и сильно обнял. Она не сопротивлялась. Казалось, ей было все равно: она даже не понимала, где сейчас находится.

Поняв, что Элизабет продрогла настолько, что у него не хватит тепла, чтобы быстро ее согреть, он протянул руку к лежавшему рядом на кровати одеялу, наспех завернул в него ее, и вышел из комнаты с ней на руках.

Камин еще не погас и, пододвинув кресло ближе к нему, Генрих разместился в нем вместе со своей драгоценной ношей. Стараясь быстрее согреть Элизабет, он стал растирать ее спину через слой толстого одеяла, и уже скоро благодарное за тепло тело девушки стало понемногу расслабляться. Шеей Генрих чувствовал ее уже практически спокойное дыхание, но вскоре новый поток слез намочил его рубашку. Понимая, что Элизабет надо выплакаться, он не мешал. Успокаивающе похлопывая ее по спине, он шептал нежные слова и заметил, что негодование и злость к обидчику любимой женщины растет с каждой минутой.

Генрих взял стакан с недопитым до этого крепким спиртным с недалеко стоящего стола и, сделав несколько глотков, поднес бокал к губам жены.

- Тшшш, надо, девочка моя, станет легче, давай...по глоточку. - Она послушно испила из бокала. - Молодец! - Он поцеловал ее в лоб и улыбнулся, впервые за сегодняшнюю ночь, встретившись с ее заплаканным взглядом. - Пусть лучше утром болит голова, чем сейчас душа, верно?

- Почему, Генрих? Почему он так поступает со мной? - Тихий шепот сорвался с ее губ.

В ответ он вздохнул:

- Я не знаю. Вариантов тысячи.