Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

– Вот и свиделись. Помниться обещался я, что Лазарь твой из похода живым вернётся. Сказано — сделано. А ты меня — поленом привечаешь.

Потрясение Рады от неожиданной встречи со мной было немногим меньше, чем волнение её дочки при знакомстве с Куртом. Она схватилась за сердце. Обнаружила, что сердце на месте, а вот одежда — нет. Ойкнула, прихватила совсем осовевшую дочку и убежала в избу. Там сразу начался женский крик на несколько голосов.

Я уж собрался поискать ещё кого-нибудь. Более… информационно-емкого. Но тут с крылечка спустилась молодая женщина в обнимку с жбанчиком:

– А не желает ли господин Воевода Всеволжский со товарищи — пивка испить?

И вдруг спросила:

– Ты меня не узнаешь? Я же — Рыкса. Мы ж с тобой… ты ж у меня в усадьбе живал, в Тверь возил. Неужто запамятовал?

Ещё одна… догонялка. С Верхней Волги. Там, где я по пути от Зубца к Твери, попал в воровской притон на месте боярской усадьбы. Где зарезал атамана шишей Ярёму Зуба. Где провёл пол-зимы, спасая от татей, волков, холодов, одиночества и бескормицы вот эту… кашубку из Гданьска. Которую в половодье ухитрился притащить в Тверь. Где она начала рожать на городской дороге прямо мне в руки.

– Не мудрено не узнать, Рыкса. Ишь как похорошела. Тогда-то вовсе замученная была. А ныне-то… раскрасавица. Как сыны-то? Здоровы ли?

Рыкса раскраснелась от комплимента, присела, почти не чинясь, на бревно рядом со мной, приняла кружку пива. И принялась рассказывать. Людей своих я разослал, не смущаемая посторонними взглядами, польщённая моим доброжелательным вниманием, она сообщила мне множество подробностей. О сынах, о Твери, о брошенной и отчего-то сгоревшей усадьбе, о нынешних делах. Даже и об «интересном положении» своей хозяйки — вдовствующей княгини Самборины Собеславовны.

Как была болтушкой — так и осталась.

* * *

Напомню: в Поморье, между устьями Вислы и Одера, живут разные славянские племена. Часть из них называют кашубами. Часть этого народа — заборяки. Из которых Рыкса и происходит. С полвека назад короли Польши присоединили их земли к своему королевству.

Первый князь Гданьска Самбор, дед Самборины, признал власть Пястов и принёс оммаж. Его сын, Собеслав, чувствуя ослабление Польского королевства, искал союзников и выдал дочку за любимого племянника Полоцкого князя Рогволда — Володшу. Володша с братом «проспали» свой удел — Изяславль, самого Рогволда полочане из Полоцка выгнали.

Союз Гданьск-Полоцк распался, но княжна, ставшая княгиней, так замужем и осталась. И, вместе с мужем, перебралась под власть Боголюбского в Тверь.

Её муж пошёл в Бряхимовский поход. На его беду, с одной из Тверских хоругвей шёл попаданец. В моём лице. Моя реакция на некоторые… вольности его дружинников — вызвала его раздражение. Отчего по его приказу вот на этом месте, на Стрелке, была зверски убита Любава.

Столкновение двух гоноров — моего и его — привели к смерти моей… «подорожника для души».

Я этого не стерпел. И зарезал Володшу у Янина. Публично. Спровоцировав, на пиру по случаю взятия городка, его атаку на меня упоминанием интимных подробностей о его жене Самборине. Выболтанных мне как раз Рыксой. Что-то там о родинках православным крестом вблизи «потаёнки». После чего ухитрился «выскочить из-под топора» Боголюбского, получить «ссылку с высылкой» — вот эту Стрелку.

* * *

Со времени моего знакомства с «заборячкой» прошло едва ли полтора года. Но сколько всего вместилось в это время! Живу — как по раскалённой плите босиком: то — подпрыг, то — подскок. Только б не завалиться…

Я слушал трёп девушки, вспоминал свои тогдашние душевные «Буридановы» муки, судорожный поиск способа выскочить из-под «асфальта на темечке». Какой я тогда был глупый! Я ж на ней жениться всерьёз собирался! К Володше в службу пойти! Как всё неожиданно, непредвиденно повернулось…

«Будь готов! — Всегда готов!» — правило не только советского пионера или секс-гиганта, но и попандопулы. Я оказался готов к «основанию Всеволжска». Ну, относительно…

Она «молотила» о своём, я думал о своём. Слова об «интересном положении» вдовы-княгини дошли с задержкой. Но — дошли до сознания. Я уже целенаправленно повёл беседу.

Если пропустить её эмоции, кто во что был одет, кто как на кого глянул, и что она по этому поводу сказала подругам, а те ей на это ответили… то вырисовывается такая последовательность событий.

В середине прошлого лета я убил под Янином Володшу. К концу лета княжеская дружина, состоящая в немалой части из «нурманов» — наёмников-норвежцев под командой «суки белесой» — ярла Сигурда, привезла гроб с телом покойного в Тверь. Покойника отрыдали, отпели и закопали. Стали жить-поживать да соображать — как жить дальше.

Тут Боголюбский прислал боярина. Поставил наместника в Тверь.

* * *

Я уже говорил: в маленьких русских городках главные терема — служебное жильё.

Княжеский или наместников, посадников двор — место исполнения властных функций. Здесь принимают послов, правят суд, проводят смотры, казнят, объявляют указы… Два других места, где возможно исполнение частично сходных публичных действий — торг и паперть. У каждого места — своя специфика. Например, «заклич» — объявление о розыске пропавшего холопа — делается обязательно на торгу.

После смерти или иного удаления прежнего градоначальника — терем надо освободить. Потому что в этом месте будет жить и править новый градоначальник.

* * *

«Освободите ведомственное жильё» — Самборине было предложено съехать со двора. Куда?

Боголюбский не неволил, но настоятельно советовал пойти в монастырь. А малолетнего княжича — отправить к Полоцкой родне мужа.

Монастырь Самборину пугал. Вариант с «рогволдами» — страшил. Возвращение в Гданьск к батюшке — не радовало: князь Собеслав с годами становился всё злее и бестолковее.

Все пути были плохи.

Новый наместник настаивал. Сперва вежливо, «по чести». После — всё жёстче. Тут пошли дожди, уйти из Твери стало невозможно до весны. Всевозможные ущемления наместника становились всё грубее. И Самборина — «вдовица сирая, беззащитная», нашла решение: обратилась за помощью к нурманам Сигурда. Которые на том же дворе и жили. И тоже должны были куда-то съехать.

Их положение было несколько лучше: их готовы были принять в Суздальские гридни. Но — на общих основаниях. Не как отдельную боевую единицу, а «россыпью», что, в силу их «чужести», гарантировало самые опасные задания, конфликты с «соратниками» и скорую смерть. Да и жалование у Володши они получали побольше.

Главное: прежний статус исключительности, безнаказанности, близости к власти — терялся. А без службы, без «кормильца» — князя, который подати собирает и дружину кормит — они прожить не могли.

Русские князья в эту эпоху, хотя и меньше, чем прежде, физически кормят своих гридней. Со своего стола, из своей поварни. Казарменное положение — «all inclusive». Денежное довольствие — так, «приварок».

Котлы, игравшие роль знамен у османских янычар, вполне уместны в этом качестве и в русских дружинах.

Сигурд, подобно Самборине, мучился проблемой выбора: то ли идти под Боголюбского, то ли уходить? Если уходить, то куда и когда?

Они нашли друг друга.

Когда нурманы начали вступаться за княгининых слуг, наместник возмутился, кликнул своих гридней… и понял, что вовсе не факт, что он останется главным на пепелище. «Пепелище» — потому, что при столкновении с таким отрядом внутри города, Тверь будет наверняка сожжена.

Наместник получил от княгини и Сигурда клятвенные обещания уйти, как только лёд с рек сойдёт. И стал вести себя сдержаннее. Самборина подкидывала нурманам из запасов покойного мужа. Нурманы её охраняли.

Сигурд постоянно общался с Самбориной и, как здесь говорят, «они слюбились». Сигурд был немолод, некрасив, но умён и опытен. И достаточно успешен. В некоторых аспектах.