Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы (СИ)

Я даже не про идеологическую или сословную неадекватность. Типа бесенят под каждым кустиком или божественном праве благородного рыцаря сношать любую простолюдинку. Я про чисто медицинские явления. Здесь такое не лечат. Более того — часто называют божественным даром. «Подвигами». Галлюцинации — откровение божье, а не обострение заболевания. Используют как примеры для подражания в воспитании детей и юношества.

Представьте себе господство торжествующей гей-пропаганды. Столетиями, каждый день, повсеместно. Кто против — под плети или на костёр. Количество психов на тысячу душ… больше тысячи. «И имя ему — Легион».

* * *

Интересный эффект даёт «помечание волком» на аристократической почве. Гидропоника, факеншит… Такие фрукты цветут и вызревают! «Чувство собственного достоинства» ему прищемили. Как моего Колотилу дерьмом обзывать — нормально, а как на самого пёсик писнул — мозги вышибло. Подонок. Да ещё и больной.

Норвежец, стоявший недалеко от меня, начал, было говорить, понял, что русских слов не хватает, толкнул локтем стоявшего рядом с ним молодого русского парня. Отрок-оруженосец?

– Они… эта… хотят к лодкам пройти. Ну… чтобы уйти с отседова. Ну… от тебя, стало быть.

– Так в чём дело? Пусть идут. Я силком к себе никого не тащу.

– Дык… они ж… ну… княгиню-то схватили. Убить грозятся. Ежели не пустим.

– Так пустите.

– Дык… оне ж… эта вот… её с собой заберут.

Вона чего…

* * *

Стремление не отпускать от себя князя, его семейство проявляется у русского народа неоднократно. В Новгороде — регулярно то не выпускают князя, то сажают под караул княгинь. Жену Дмитрия Донского, при появлении Тохтамыша, москвичи, в конце концов, из Кремля выпустили. Но провожали такими матюками, что их и в летописи отметили.

Иногда в таких эпизодах можно уловить смысл захвата заложника против очевидного противника. Но часто смысла нет. Просто таково «чувство народное» — княжьё должно быть.

Пример: поляки сидят в Кремле и ведут переговоры с нижегородским ополчением, угрожая зарезать нескольких московских бояр из самой высшей аристократии. Речь об изменниках, о предателях Веры Православной и Земли Русской в терминологии ополченцев. Вроде бы — хорошо: перережут злыдни друг друга — и ладно, меньше останется.

Ан нет — аргумент.

Пока голод в осаде не приводит к смерти бояр. Потом поляки их съели:

«Когда не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, падали, то осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли; пехота сама себя съела и ела других, ловя людей. Пехотный порутчик Трусковский съел двоих своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, другой съел свою мать;… кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел. Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились, как о наследстве».

Здесь нет голода, есть княгиню не будут. Но неоднородность каравана заставляет решивших уйти опасаться чужаков-нуроманов: «зарежут напоследок, душегубы нерусские». Появляется объединяющая тема — «вызволить вдовицу светло-княжескую из неволи поганской». И — «знамя». «Мы не сами идём, мы княгиню везём».

Не захват, но освобождение. Благое дело, защита вдов и сирот…

«Молодец! Возьми с полки пирожок».

Чтобы эффективно выгрести против Волжского течения, Сигурду надо уменьшить караван. Оставить кучу ненужного народа здесь. Кто будет «ненужными» — понятно. Они очень этого не хотят, боятся. Остаться без охраны, в дебрях лесных, среди племён диких…

«А четвёртого толстого съели».

Тут есть некоторые оттенки… о которых полезно напомнить:

– Они все дураки? Краденая княгиня — как булыга на шее — в любой луже утопит. Вон, до Городца дойдут, там их воевода Радил и порубает. За воровство противу дома Рюрика.

Моя несколько лениво-повествовательная манера изложения ввела публику в смущение. И показала возможную точку зрения: не спасение княгини, но её похищение.

На «Святой Руси» и простую холопку украсть — напряжно: сыск идёт «до третьей руки». А уж княгиню воровать… только с войском. Как Болеслав одну из дочек Крестителя из Киева увёз.

Кажется, эта простая мысль начала пробивать дорогу в разгорячённых длительной предыдущей ссорой мозгах участников конфликта. Уходить похитители собираются на Русь. А там — по «Русской Правде».

* * *

Тема хищения княгинь в законодательстве детально не рассмотрена. Ближайший аналог — сто гривен золотом за изнасилование женщин старших вятших по «Уставу церковному». Что в реале означает смерть с конфискацией.

«И над могилкою твоей

Гори-сияй… её звезда».

Логики в действиях «похитителей» нет. У лидера — компульсия с иррациональностью. Остальные… Просто — идти им некуда. Одна надежда — вернуться, вопия:

– Животов не жалея! Очей не смежая! Рук-ног не покладая! Вызволили! Спасли княгиню православную из лап зловредных иноверцев-иноземцев.

А вот хочет ли она такого «вызволения»? Отличить «заложника» от «соучастника» не всегда удаётся даже в морге. Причём и самооценка персонажа может со временем меняться. Не в морге, конечно.

Фактически, их жизни зависят от того, что она скажет в конце, при «разборе полётов».

* * *

Напоминание об общеизвестном, о возможности признании «захватчиками» их самих, а не «зловредных иноземцев», о последующих вирах и казнях, исполненное спокойным тоном — подействовало: люди, державшие Самборину за руки на крыльце, переглянулись, по-бурчали, ослабили хватку.

Княгиня раздражённо дёрнула, отряхнула смятые в чужих ладонях широкие рукава платья, и гордо вскинув голову, пошла с крыльца к нам. Нурманы начали убирать мечи в ножны.

– А-а-а! Сдохни сука!

– Курт! Убей!

Всё произошло очень быстро. Княгиня сошла с крыльца и сделала три-четыре шага. Сигурд шагнул ей навстречу, протягивая руку.

В этот момент у «спесивца» окончательно «снесло крышу». Он весь искривился лицом, заорал и, высоко вскинув руку с ножом, кинулся вдогонку. Одни не успели среагировать, другие — не успевали. Нурманы, снова вытаскивая мечи, рванулись на помощь, но…

Курт прыгнул с места. Через головы людей, через головы Сигурда и Самборины. Два тела — волка и человека — опрокинулись в пыль у крыльца. Полежали мгновение одной непонятной кучей. Потом мохнатая туша волка неторопливо поднялась и, между делом, мотнула крокодилячьей башкой. Отбрасывая в сторону оторванную голову человека.

Светлым футбольным мячом та полетела, кувыркаясь, к кучке сложенных у крыльца брёвен, застучала, скатываясь по ним, костяным стуком, пару раз перекатилась по земле и замерла, воткнувшись носом в песок.

Курт фыркнул, сдувая кровь с морды, и неторопливо потрусил ко мне, сквозь строй замерших с поднятыми мечами нурманов, мимо Самборины и Сигурда.

– О-о-э-х…

Княгиня вдруг странно выдохнула и, сворачиваясь по спирали, осела на землю. Сигурд едва успел её подхватить. Я растерялся и отреагировал штатно — позвал эксперта:

– Итить… Охренели! Угробите бабу! Рада! Твою… Не спи! Принимай красавицу!

Самборина почти сразу очухалась, сидела на земле, слабо отмахиваясь от набежавших служанок, пытаясь вспомнить — как она сюда попала, пытаясь сфокусировать широко распахнутые мутные глаза. Я присел перед ней:

– Ты как, живая?

Она что-то хотела сказать. Но замерла с выражением ужаса. Через моё плечо всунулась окровавленная морда Курта. Я почесал ему за ухом.

– Ты его не бойся. Он убивает на раз. Сам его учил — ворогу хрип вырвать. Своими зубами показывал. Но ты-то не враг. Тебе он — спаситель, защитник. Успокойся. С такой обороной тебе никто вреда сделать не сможет.

И обернувшись к стоящему рядом Сигурду, уточнил: