Силой и властью (СИ)

Порозовевшее в осенней дымке солнце плеснуло пурпуром на снежники, выкрасило стволы сосен у обрыва и покатилось вниз, за соседние вершины. Зажглись первые звезды. Даахи - все племя, от седых стариков до младенцев на руках матерей - притихло в ожидании: начиналось таинство соединения судеб и сотворения жизни. Хааши Шанара из клана Волков, древняя, как сами горы, отдала одной из помощниц-девчонок деревянный пест и взяла у другой золотой ковш в форме священного цветка первотала - дара матери Хаа своим детям. Т'хаа-сар Рагмут, младший брат Фасхила снял котел с огня, бережно опустил перед старухой. Она зачерпнула варево, подняв руку как можно выше, вылила первый ковш на угли. Пар зелья, тревожный и сладкий, потек над Слётной скалой, и вместе с ним заструилась песня хааши:

- Было это до начала времен, и были боги юны, как дети, и жаждали боги всетворения...

Дважды в год - в день наречения и в день соединения - даахи варили а-хааэ, и дважды в год старейшая из хааши пела эту Песнь. Племя всколыхнулось, подхватило, вливаясь, следуя за колдуньей в те далекие времена, когда и времени еще не было. Дети поднебесных гнезд верили Шанаре, привыкли за долгие годы. За ней шли, не задумываясь, особенно юные, чуткие и восторженные, лишь ожидающие своего истинного служения. Но мудрая хааши остановила и направила: не уходить в песню, не забывать о настоящем - только смотреть, запоминать и учиться.

Перед глазами поплыли видения:

- ... и создал старший из трех, нареченный Аасу, землю и небо, солнце и луну, и светила на небе во множестве, и весь наш мир, с горами и равнинами, морями и реками. И правил миром лишь единый закон. И понравился мир Аасу, и стал возлюбленным, среди других миров, сотворенных им. И показал Аасу возлюбленный мир свой брату и сестре. Но не понравился мир среднему, нареченному Маари. Маари сказал: скучно! Маари сказал: кому нужен мир, где вчера похоже на завтра, а завтра на десять лет спустя? Не будет так! И бросил Маари в мир камень, и породил тот камень великие беды: хлынул в мир огонь бездны беззакония. И взял Маари этот огонь в руки, и сделался он пламенем всетворения, и мир переменился: сдвинулся со своего места, прогнулся и сбился. И стала тишь сменяться ветрами, а зной холодом, И дожди сегодня падали, где сухо, а завтра - где мокро, и возникли в мире болота и пустыни. И не стало в мире равенства, но стала в мире свобода...

Шанара пела и разливала свое варево - а-хааэ, напиток любви и жизни. Старая Волчица одаривала женщин, каждую, кто попросит, а уж они сами выбирали, с кем поделиться, кому носить драгоценной наградой браслет на левом плече - знак мужа и отца. У пары, которая сегодня разделит кубок, в следующий месяц журавля родится дитя, остальным придется ждать своего часа до весны, до следующей осени, а может, и несколько лет.

Некоторые так и не дождутся.

Фасхил множество раз слышал Песнь Всетворения. Он мог продолжить ее на память: "Но не понравился мир младшей, нареченной Хаа. Хаа сказала: грустно! Хаа сказала: кому нужен мир, который от рождения мертв? Не будет так! И ранила Хаа плоть свою, и оросила мир кровью своей, и пошла от той крови жизнь..." Он ждал своего часа шесть долгих лет. А потом его избранница, единственная желанная во всем мире женщина поднесла кубок другому, как раз в ту весну, когда он так знатно подрал шкуру соперника...

В день наречения молодые хаа-сар, только что обретшие взрослое имя, тешились дружескими поединками. Сначала вчерашние мальчишки похвалялись силой и ловкостью друг перед другом, а потом, как водится, кто-то вызывал в круг старшего - и незаметно все даахи втягивались в забаву: болели, подбадривали криком, давали ненужные советы, смеялись и шутили. Бойцы красовались перед избранницами, а те шептались, смущенно краснели и бросали призывные взгляды.

Фасхил уже оттаскал за шиворот двоих именинников и хотел было покинуть круг - мол, что за доблесть взрослому наследнику вождя мериться силой со вчерашней малышней - когда увидел их рядом. Молоденький хааши тихонько напевал что-то, видно веселое, а его красавица-Хафиса заразительно хохотала. И все бы ничего, если бы только пару дней назад рядом с ним точно так же не заливалась смехом другая!..

- А теперь я зову в круг хааши Рахуна, - крикнул Фасхил и сам удивился, - ну что, Белокрылый, не забоишься честной драки?

Колдуны не воины - бои им не по чину. Но разве ж мальчишка признает, что боится? Белокрылый волчонок аж весь вспыхнул, выскочил в круг уже в шерсти: глаза горят, зубы щелкают, хвост чуть не по бокам хлещет...

Как дрались, Фасхил уж и не помнил; не помнил и как смог остановиться. Только последний миг навечно засел в памяти: вокруг - пух и шерсть клочьями, серая и белая вперемешку, по шкуре течет не то пот, не то кровь - не разберешь... зубы сжимаются на горле соперника, и тот уже перекинулся, совсем притих, даже хрипеть перестал, только глаза еще живые, ясные, а в них - такое детское недоумение: за что, мол, друг? Хааши - что с них взять? Никогда ничего не слышат, кроме собственных песен.

Он тогда отпустил, а потом тоже вернул человечий облик и сказал:

- В гнездах полно девчонок подрастает, дури головы им, а Хафису оставь в покое. Тебе - забава, а кому-то, может быть, ее запах слаще первотала.

Только зря все это. Шанара Песнь Всетворения допела, и поднесла Хафиса кубок Белокрылому. И браслет на руку надела. А он принял. Да не просто принял - тут же и женой назвал, и косы ее вороные расплел, соединил в одну, чтобы все видели. Вот с тех самых пор Фасхил перестал ждать - улетел в Тирон к магам и зарекся домой возвращаться. А сегодня снова стоит у костра, рядом с этим самым хааши Рахуном и смотрит на женщин: выбирает, надеется... Это в тридцать четыре года-то? Не поздно ли, хаа-сар бездомный? По-хорошему сказать, таким, как он, и живыми-то быть не положено, не то что влюбленными.

Между тем к старухе подошла девушка - три косицы тоненьких едва достают до лопаток. И не юна уже, а росточком да худобой - как двенадцатилетняя девчонка... не удивительно, что не приглянулась никому в жены. Сама-то кого выбрала? Фасхил прислушался, и тут же пожалел, что непрошенным лезет в душу: лучше бы ушел сразу и ничего не знал. Некрасивая девушка подошла к Белокрылому и подала а-хааэ ему, а он отпил - и вдруг ответил такой нежностью, словно когтями шерсть на брюхе причесал: "Принимаю твой дар, Сатиша и ты прими мою заботу и защиту. Тот, кто родится от нас, - желанный гость в моем доме отныне и навсегда".

Шерсть дыбом, зубы и когти! Да как он мог?! Да как! Он! Посмел! Фасхил опять был готов кинуться в драку.

Единение опустилось нежно, почти невесомо, окутало, обволокло и понесло: боль и тягучее счастье, счастье и острая щемящая боль. Хафиса.

Хафиса остановилась совсем близко - все такая же стройная, красивая, желанная до слез. Можно было обнять, не касаясь - и даже ее белокрылый певун ничего бы не почуял. Но Фасхил не посмел. Любимая обняла сама, обняла и заговорила:

- Разве ты забыл, т'хаа-сар Ордена Согласия, что мужчина не смеет отказать женщине, если ее замуж не берут?

- Не забыл, - ему вдруг стало стыдно в ее теплых чувственных объятиях, под ее ласковым, но испытующим взглядом. - Я помню, но тебе же больно.

- Мне больно. Но я уже родила своих детей, нам больше не делить ночей а-хааи-саэ, а Рахун все равно мой. Для того, чтобы все другие ночи любить друг друга, первотал не нужен. Сатише двадцать три, прикажешь еще ждать? Или, может быть, она тебе полюбилась? Так неправда - я ведь не хааши, дочь воинского рода, и слышу почти так же, как и ты. Ты рассматривал ее и жалел, а Рахун будет любить, пусть только раз, но по-настоящему - он умеет быть нежным, не унижая жалостью, он умеет напеть о счастье.

- Поэтому ты выбрала его? За сладкие песни?

Серебристый ее смех пробежал страстной волной по телу.

- Забавный ты, т'хаа-сар Фасхил из клана Ирбиса! Да кто же знает, за что любит? За песни, за белую шубу, мягкую и чистую, как снег, за то, что полез с тобой в драку, хотя точно знал, что не сможет победить. Мало ли за что еще? Люблю - и все.