День рождения мира

хотя чтение не относилось к числу его любимых занятий, и когда решил, наконец, что цель достигнута, удостоверился, что носительница согласна скорректировать пол. "Будь их двое, я бы согласился на девочку, но раз один - пусть уж мальчик, лады?"

- Хочешь сына? Будет тебе сын, - ответила 4-Сандстром Лакшми, и выносила ему сына.

Женщина она была энергичная, активная, и беременность стала для нее настолько утомительным и неприятным опытом, что повторять его она не стала.

- Это все твои красивые карие глаза, Эд, чтоб им провалиться, - бросила она. - И больше никогда! Вот он. Целиком твой.

Порой Лакшми заглядывала в жилпространство 4-5-Нова, всякий раз притаскивая Луису игрушку, которая очень понравилась бы ему год назад или лет через пять. После этого они с Эдом занимались, по ее выражению, "мемориальным сексом", после чего Лакшми заявляла: "И каким местом я только думала? Нет уж, больше никогда. Но он-то в порядке, да?"

- Малыш замечательный! - отвечал на это отец громогласно, но без особого убеждения. - Твои мозги, и мой слив.

Лакшми работала в центральной рубке связи, а Эд был физиотерапевтом неплохим, по его же словам, но его пальцы были умнее головы. "Поэтому я такой хороший любовник", объяснял он партнершам, и был прав. А еще он был хорошим отцом. Он знал, как держать и обихаживать малыша, и любил это занятие. Он не испытывал перед младенцем священного, отчуждающего трепета, который парализует менее мужественных. Хрупкость и сила крохотного тельца восхищали его. Он любил Луиса как плоть от плоти своей, сердечно и счастливо, первые пару лет, и до конца своей жизни - несколько менее счастливо. С течением лет восторги отцовства блекли и скрывались под гнетом обид.

Ребенок оказался наделен характером и волей. Он никогда не сдавался и ничего не сносил. Колики его продолжались вечно. Каждый зуб становился мучением. Он хрипел. Он научился говорить прежде, чем встал на ноги. К трем годам он болтал так бойко, что у Эда только челюсть отпадала. "Ты мне хитро не заворачивай!", твердил он сыну. Луис разочаровывал отца, и Эд стыдился своего разочарования. Он-то хотел вырастить товарища, свое отражение, мальчишку, которого можно научить играть в теннис - Эд шесть лет подряд выходил в чемпионы второй чети по теннису.

Луис добросовестно выучился махать ракеткой - без особого, правда, успеха, - и пытался научить отца игре слов под названием "грамматика", от которой у Эда шарики за ролики заходили. В школе он учился на "отлично", и Эд старался им гордиться. Вместо того, чтобы бегать по залу со стадом одногодков, Луис приходил домой, всегда с этой кипровской девчонкой Лю Синь, и они часами тихонько играли, запершись. Эд, конечно, подглядывал, но ничего предосудительного они не делали - все, что и другие дети - но Эд порадовался, когда они доросли до одежды. В шортах и майках они походили на маленьких взрослых. В детской наготе было что-то увертливое, уклончивое, загадочное.

По мере своего взросления Луис покорно начинал повиноваться