Пангея (СИ)

Я увидел, что она тоже сожалеет об этом инциденте. Ей и самой неприятно за свое поведение, хотя оно было вполне закономерно. Малознакомый человек хватает за плечи, заматывает в свою шинель. Тут на ум может прийти черт-те что.

Когда я надевал портупею с оружием, к нам подошел важный дорожный городовой при шашке и крупнокалиберном пистолете.

- Гхрм, - прочистил он горло и обратился к нам: - Прошу простить. Все в порядке с барышней?

- Да-да, - покивала Елена. - Все хорошо. Просто я не люблю чужой одежды, а господин полковник Нефедоров хотел укутать меня в свою шинель.

- Полковник Нефедоров? - оценивающе поглядел на меня городовой, как будто не мог поверить своим глазам. - Младший сын, сталбыть. Отца родного догнал, а старшего брата перегнал.

Городовой отдал честь и столь же важной походкой удалился.

Мы с Еленой переглянулись и рассмеялись. Преглупая вышла история.

- Идемте домой, - сказал я. - Пока вы совсем не замерзли. А лучше всего возьмем такси.

- Только платить будем... - начала было Елена, но я безапелляционно прервал ее:

- Платить, Елена, буду я, - заявил я. - И никак иначе быть не может. Тут возражений с вашей стороны я просто не приму.

Елена обижено глядела мне в глаза. Видимо, привыкла во всем быть сильной, чувствовать себя едва ли не равным мужчинам. А тут какой-то малознакомый офицер ведет себя так, будто она самая обыкновенная слабая женщина.

- Не обижайтесь, сударыня, - сказал я ей, взяв за плечи. - Но я так воспитан и по-другому вести себя не могу.

Отпустив Елену, я подошел к обочине дороги и поднял руку, тормозя едущее в нашу сторону такси.

А на следующее утро Елена слегла. У нее поднялась температура, начался кашель, да и дышала она с трудом. Понимая, что косвенно причастен к тому, что она заболела, я отправился к ней в комнату, как только узнал о болезни. Несчастная девушка лежала под несколькими теплыми одеялами, в комнате было жарко натоплено, и я в своем легком мундире обливался потом. Однако Елена, одетая в теплую пижаму, чувствовала себя вполне уютно. Она сидела, собрав подушки под спиной, и потихоньку ела горячий бульон.

- Простите, - сказал я ей, присаживаясь на стул у ее кровати. - Заморозил я вас вчера.

- Ничего, - коротко бросила она, глотая еще одну ложку бульона. - Главное, было хорошо общаться с вами.

- И все-таки, мы слишком загулялись по морозу, - покаянно произнес я.

- Вы ничуть не виноваты, - Елена даже ложку отложила, - в том, что у меня не самое крепкое здоровье. Я, вообще, часто болею.

- Так отчего вы не сказали об этом сразу? - поразился я.

- А зачем? - пожала плечами Елена. - Это мое здоровье, и не смотря на него, я не желаю сидеть дома постоянно. Я хотела прогуляться с вами - и мы прогулялись. Я отлично понимала, чем мне это может грозить, так что никакой вашей вины нет. Успокойтесь.

И снова я не узнавал ее. Передо мной сидела недовольная жизнью девушка, которая меня, разве что, терпела и не просила уйти поскорее только из природной вежливости.

- Я очень не люблю, - честно сказала мне Елена, снова берясь за ложку, - когда меня видят слабой и беспомощной.

Это был уже вполне недвусмысленный намек.

Я поднялся, пожелал Елене скорейшего выздоровления. Она в ответ улыбнулась мне, но как-то вымученно. И я поспешил покинуть комнату, чтобы не причинять ей неудобств еще больше.

Дни отпуска стремительно таяли. Скоро мне надо было возвращаться в полк. Дел было невпроворот, и это давило на меня. И достаточно сильно. Расслабился я за это время, а ведь не так и долго отдыхал. Интересно, каково будет отцу возвращаться после нескольких недель? Хотя он-то человек опытный, ему не привыкать.

Снова с Еленой мы повстречались как раз в любимой комнате отца. Небольшом зальчике на втором этаже с камином. Всю обстановку его составляли несколько глубоких кресел и столик, на котором расставляли бокалы или фигуры для шахматной партии. Елена сидела перед камином, забравшись в большое кресло с ногами. В руках она держала стакан, скорее всего, с горячим глинтвейном.

- Весьма разумно, - заметил я, подходя к ее креслу и занимая соседнее. - Глинтвейн зимой - первое дело, а уж когда болеешь, тем более.

- Я люблю глинтвейн, - ответил Елена, куда более теплым голосом, чем при нашей прошлой встрече, - но даже в холодное время его пью редко. Приличным барышням, - она сейчас явно копировала кого-то из институтских наставниц, - нельзя употреблять спиртные напитки, даже легкие, кроме как в тех случаях, когда это необходимо для поправки здоровья. Примерно так же считает и ваша матушка, - добавила она с улыбкой. - Поэтому я стараюсь пользоваться возможностью. Надо же изо всего извлекать выгоду, даже из болезни.

- Вы весьма практичная барышня, - шутливо заметил я.

- Есть такое, - кивнула Елена столь энергично, что едва не пролила горячее вино. - Женщине, если она хочет жить так, как ей нравится, приходится быть крайне практичной, извлекая для себя выгоду изо всего. Нам слишком многого нельзя, а остальное не приветствуется.

Мы замолчали, глядя в пламя камина. Елена при этом еще потихоньку прихлебывала глинтвейн.

- Вы простите меня за прошлый раз, - наконец, произнесла она. - Но я, действительно, совсем не люблю себя беззащитной и слабой. Я и чувствовать себя такой терпеть не могу, а уж когда меня кто-то видит.

- Ничего страшного, - сказал я. - Всегда хотите быть сильной?

- А кто не хочет? - пожала плечами Елена. - Больные и слабые - обуза для остальных.

- Есть такие, кто, как раз, любят быть больными, слабыми, - заметил я, - чтобы о них все заботились, носились с ними... Ну, и все в том же духе.

- Глупость какая, - взмахнула свободной рукой Елена. - На таких нельзя рассчитывать.

- Это верно, - согласился я, и мы снова замолчали.

- Я думаю, завтра можно будет снова прогуляться, - неожиданно предложила Елена. - Мне до смерти надоело сидеть в четырех стенах. Правда, недолго гулять будем, хорошо?

- Простите, Елена, - вздохнул я, - но завтра я возвращаюсь в полк. Отпуск у меня всего неделя, большего позволить себе не могу.

- Снова на войну? - заинтересовалась Елена.

- Возможно, - пожал плечами я. - Тут на все воля командования. Просто наш полк сильно пострадал в последней компании, погибло много офицеров. С солдатами и без меня разберутся, а вот с комсоставом надо работать индивидуально. Да и нельзя надолго бросать полк.

- Вы так говорите, как будто это ваши дети, - улыбнулась Елена, - которых нельзя надолго оставлять одних. Ваш батюшка, когда рассказывает о своем штабе, говорит точно также.

- А в кого я должен был пойти, как не в батюшку, - рассмеялся я.

- Ну уж у матушки вашей характер такой, можно армией командовать, - весело, в тон мне, сказала Елена.

- Что верно, то верно, - согласился я. - Временами все мы ходим у нее по струнке. Не позавидовал бы я солдатам, окажись она их офицером.

Мы снова помолчали, потом еще болтали о разных пустяках, я даже не запомнил толком, о чем именно. Когда Елена допила глинтвейн, я помог ей выбраться из кресла и проводил до двери комнаты.

- Я приду завтра проводить вас, - подмигнула мне на прощание Елена.

На следующее утро провожать меня пришли все. Родители, сестра, близняшки и, конечно же, Елена. Каждый что-то сказал мне на прощание.

Отец крепко обнял, сжал руку и пожелал крепко служить и оправдать возложенное командованием доверие. Мама поцеловала в щеку и попросила в следующий раз либо слать весточки, либо сразу идти к ней, а не усаживаться с отцом и заводить разговоры о войне. Сестра тоже чмокнула в щеку, перекрестила - она была самой религиозной из всех нас - и сказала, что не простит, если я не вернусь домой. Близняшки просто пожелали удачи, я ведь это время почти и не общался с ними.

Последней ко мне подошла Елена. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку, обняла крепко, и, отстранившись, почти прошептала: