Поле под репу (СИ)

Когда расплавленное серебро потекло на Дуню, у девушки потемнело в глазах. Она ощутила, как падает. Затылок, будто бы это он смотрел на мир, панически предупредил, что ещё мгновение — и он встретиться с твёрдым краешком стола, но Дуня ничего не могла поделать. Тело не слушалось.

А потом это тело упало в тёплые и крепкие руки.

— Извини. Я тебя напугал? — серебро отхлынуло, уступая место обычному серому цвету. Парень смотрел на девушку тем же ясным взглядом, каким встретил всего миг назад. И как она могла позабыть те глаза?

Легко — даже сейчас Дуня видела в глубине ледяное дно. Дно, которое вымораживает светлую поверхность. И когда-нибудь выморозит… если, конечно, отринет весёлые искорки, что беззаботно плескались в серых озёрах.

— Нет, — солгала девушка. — Голова закружилась. От магии, наверное. — Тут бы отвесить хорошенькую оплеуху, но руки, да и вообще всё тело, превратились в кисель. К тому же юноша, усадив рядом с собой на койку, обнял Дуню за плечи и прижал к себе. Предусмотрительно. Особенно, когда девушке это очень нравится. — Не удивлюсь, что за такие шуточки тебя и посадили.

— Почти, — хмыкнул узник. — Не расскажешь, как ты сюда попала?

Чем ближе были его глаза, тем заметнее они меняли цвет, вбирая в себя привнесённое в камеру Дуней. А ведь он не сероглазый — догадалась путешественница. И он любит яркие, весёлые тона. Любит на них смотреть и дарить. Как же ему, бедняге, тут плохо! Тут, где нет ничего интересного, кроме белой рамы окна и своих русых волос, на которые и не взглянешь — почему-то девушка уверилась, что в камере нет зеркала. А ведь как бы он был хорош на лесной полянке в начале лета — в окружении ещё свежей зелени, под нестерпимо голубым небом с жёлтым, пушистым солнцем и лёгкими пёрышками облаков. Тогда бы его веснушки вспыхивали золотом, глаза бы сияли глубокой синевой, а губы разъезжались бы в задорной улыбке. Он бы никогда не стал парнем с бездушными глазами плавленого серебра.

Дуня настолько ярко всё себе представила, что почуяла аромат лесных цветов и трав, дерева, листвы и хвои. Даже недоумённо огляделась, но камера осталась камерой, полной металла — и радостное наваждение исчезло, оставив по себе лишь горький запах полыни.

— Ты здесь? — позвал собеседник. Он встряхнул головой, словно чужое видение его тоже не минуло, и на мгновение камеру озарил рыжий фейерверк. В огненном цветке Дуне кое-что не понравилось — она неожиданно легко вывернулась из чужих рук и устранила непорядок. Парень болезненно вскрикнул и отскочил от девушки на добрый шаг. — Ты чего?! Это мои волосы!

— У тебя седина, — хихикнула хулиганка.

— Нет! Я молодой! — совсем по-детски обиделся юноша.

— Смотри сам, — она протянула ладонь с уликой.

— Какая гадость! — скривился узник и смахнул мусор на пол. На серебристо-сером полу седого волоса не было видно. — Так, признаешься ты, откуда взялась или нет?!! Ты говорила о магии…

— Ну да, — гостья не отпиралась. Она в двух словах обрисовала свои изыскания. — Выходит, еда отправлялась не к волшебнику в башню, а к тебе?

— Нет, мою еду… если это можно так назвать… приносят вон оттуда, — юноша кивнул на гладкую дверь. — И скоро, кстати, будет очередная порция. Обед, кажется.

Дуня покосилась на тёмное окно.

— Здесь всегда ночь. По крайней мере, в это время года, — пожал плечами собеседник. — Я думаю, ты попросту не добралась до места назначения: выронив посуду, ты затерялась в пустоте между… не знаю, как это сказать по-вашему… в общем, затерялась и случайно оказалась у меня. Не могу сказать — как, почему… Слушай, раз ты сюда попала, поможешь мне сбежать? Сил моих нет сидеть! Скучно!

Девушка теперь смотрела на узника. И смотрела с явным сомнением.

— Я что? Похож на преступника?

— Минуту назад — очень, — напомнила Дуня.

— Твоя правда, — вынужденно согласился он. — Но мне вдруг очень уж захотелось разыграть тебя… Собственно, все мои беды из-за дурацкого чувства юмора и… ладно-ладно, и мерзкого характера. Не всегда молчу, когда стоит. Сую нос не в свои дела. Даю раздражающие советы. Могу ввязаться в драку на пустом месте. Но, поверь, я не совершал ничего такого, чтобы оказаться в этой камере. Я не понравился местному закону.

— Это и называется «преступник».

— О да. Но насколько преступны обычные слова?

— Всё зависит от ситуации. Иногда слова заслуживают смертного приговора.

— Истинно, — вновь не стал спорить юноша. — Однако в моём случае не слова были преступлением, а их отсутствие. И всё же власть сочла иначе. Я… — Он замялся: если среброглазое чудовище легко находило, что сказать, то пареньку с серо-голубыми ясными глазищами прежде требовалось подумать. — Я в опале у местных господ за то, что они не правы.

— Я поняла, — остановила Дуня.

— Поможешь?

Политический заключённый. Память души, ещё не позабытая история страны, где довелось родиться, заставляли в равной степени жалеть человека, назвавшегося так, и сомневаться в нём. Не доверять даже не из-за того, что конфликт, противопоставление себя официальной политике сулят неприятности, а потому, что политический заключённый — слишком хорошая личина для уголовника.

— А как? Как я тебе могу помочь? Чем? Ведь только здесь объявится охрана, и я попаду в соседнюю камеру — они решат, что я твоя сообщница. Не очень удачливая, к тому же.

— Охрану я беру на себя, — отмахнулся узник сто сорок четыре, — заполучить бы средство. А средство в тебе, — он коснулся плеч Дуни, но на этот раз осторожно, опасливо, словно девушка вот-вот рассыплется в прах. — Здесь, в этом мире… хм, стране, не знают магии. Ты принесла её частичку с собой…

— Ты волшебник?

— С ума сошла? Был бы я тогда здесь! И уж всяко не скучал бы. Нет, у меня есть амулет. Они, — юноша мотнул головой в сторону двери, — из милости не обратили на него внимания. Они оставили мне право на веру. Да и подарок своей девушки я никому не отдам… Я знаю, как пользоваться амулетом. Знаю, как заставить его собрать и накопить твою магию, а потом пустить её в ход.

Дуня нахмурилась.

— Ладно, — она вздохнула. — Бери.

— Спасибо. Я запомню.

Собеседник потянулся к ней. Жест был настолько красноречивым, что девушка смутилась. Щёки зажгло. Хотелось убежать, спрятаться в укромный уголок и одновременно броситься в объятия юноши, прильнуть к его груди… и чтобы он зарылся пальцами в её волосы, ласково коснулся макушки губами и зашептал нежные слова… Дуня сморгнула — и очередной морок развеялся. К счастью, пока она мечтала, ничего натворить так и не успела, застыв на месте. Похоже, узник странностей не заметил.

Юноша начал гладить воздух в каком-то полусантиметре от груди девушки, напротив сердца. Дуня ощутила, как что-то, пробежав по всему телу, течёт к солнечному сплетению. Это не было неприятно. От этого не было жарко или холодно. Просто что-то двигалось. А затем она скорее вообразила, чем почувствовала или увидела — из груди вырвался луч, солнечный лучик, полный весело кружащих пылинок. Он соединил сердце Дуни и руку узника, потом скользнул меж пальцев к груди юноши — там, под серой одеждой, засияла маленькая звезда. Амулет наполнялся магией. Магией, которую отдавала ему Дуня. Но девушка не казалась себе обделённой — наоборот! Чем ярче разгоралась звёздочка, тем лучше становилось Дуне. Она словно бы делилась радостью с другом, оттого становясь вдвойне счастливее. Хорошо.

Амулет погас.

— Спасибо. — Обитатель ультрасовременной камеры поднялся. Дуня за ним. — Обещаю — я найду способ, как тебя отблагодарить.

И вдруг он сжал её плечи, наклонился и сделал то, что до него не удавалось никому, даже более чем убедительному безымянному волшебнику, гостю сэра Л'рута. Какой-то семнадцатилетний юнец поцеловал Дуню. Поцеловал по-настоящему. Глаза девушки на миг расширились, хотелось от души врезать куда-нибудь… Веки сомкнулись, руки безвольно упали, тело обмякло — она позволила наглецу творить всё, что заблагорассудится. И тот сотворил — он резко отстранился от девушки и с силой толкнул её в открывающуюся дверь.