Кембрия. Трилогия (СИ)

И стали невесты спорить. А родители и рады – всю работу на девиц перевалили. Но если соседская могла скот пасти да лошадей обиходить, то камышовая встала за борону. И так поле подняла, что все диву давались. Соседская взялась шить да вышивать – камышовая принялась лепить горшки. И вышло лучше городских! Соседская жать – камышовая косить! Соседская стирать – камышовая притирать жернова. Соседская прясть – камышовая ткать. И все, что делает соседская – хорошо, а все, что камышовая – лучше не бывает. Даже матушка соседской повздыхай да скажи: мол, будь камышовая парнем – цены бы не было. Зато и приметила кой‑чего. И дочери нашептала.

И вот на Самайн, как уже принялись за обильную трапезу и полуневест к делу приставили – соседскую перемены носить, камышовую – пиво разливать, соседская невеста и скажи: мол, работа дело доброе, но не будет хорошей женой та, что веселья не знает. Что не поет – ни за трудом, ни в праздник! И песенку запела. И все взялись подпевать, и парень, что ее любил, тоже. «Ну, я повеселить людей тоже могу», – отвечала Неметона и стала истории рассказывать, да такие, что все со смеху покатывались, а парень, которого она любила, сполз под стол.

Тут соседская и скажи: «А я могу песню с шуткой совместить». И снова взялась петь. Вот только обычно на Самайн такое не поют. Песенку‑то монашек какой‑то сочинил, чтоб народ от старых богов вернее отвадить. И все‑то они там были глупы да потешны. И глупые люди слушали и чуть не лопались от хохота, и не замечали, что маленькая камышовая дрожит вся, что кулачки сжала, что губу клычком разорвала. Вот уж и про нее хулу поют – а жених знай смеется. И пивом смех запивает.

Повернулась Неметона к дверям. Решила уйти тихонько. Тут бы соседской и замолчать – да победу свою та почуяла, решила погромче спеть, камышовой на дорожку. Как раз куплет про Дон попался. Вот тут‑то и развернулась камышовая – подбородок в крови – губу прокусила, рука на ноже. Запела.

А потом вышла. Навсегда.

– А где уполовинивание‑то? – удивился кто‑то из ирландцев. – Про песни мы и сами знаем!

– Потом было уполовинивание, – пояснил рассказчик, – позже. Соседская‑то невеста как стояла, так и померла. А парень, из‑за которого весь сыр‑бор случился, через неделю повесился. Похоронили их рядышком – только ее внутри церковной ограды, а его сразу на другой стороне. Многие хотели жилище Неметоны отыскать, поквитаться за жизнь родни да за испуг, но дальше разговоров дело не пошло. Потому как вдруг забыли, чьего рода и клана были охотник и соседская невеста. Причем от нее хоть камень остался с именем, да кой‑кто помнил, как ее на улице видел или у колодца. Ну и история эта. А от охотника – ничего. Даже холмик могильный исчез, как не было. Не рождался, мол, такой… И все. Вот я и думаю – может, иные из саксов тоже просто не родились?

…Тут и припомнились объяснения кэдмановской ведьмы про подземный ход: и стало так, что ход был всегда. Захотела сида сейчас – его римляне прорыли. Двести лет назад. Теперь выходило – то ли к Хвикке приплыло поменьше ладей, то ли детей в прошлые годы уродилось поменьше, то ли думнонийцы побольше уэссексцев положили. Оттого, что на минувшей неделе Неметона сказала: да станет саксов меньше! И еще пела у себя в холме. Бывшем Гвиновом. Колдовское место! Все знают – сила сидов, она связана со временем. Но раз Церковь ничего дурного в этой силе не нашла – оставалось радоваться, что Немайн есть на свете!

Так что настроение с каждым днем росло. А если у кого и портилось, такому живо напоминали: Неметона собирается принять участие в битве. Сама. Несмотря на то что уже сделала для победы вполне достаточно. Не ее это дело – мечом махать. Но хитрая она. И потому даже как простой советник при короле – полезна. Опять же, если дело обернется вовсе плохо, может и песенку спеть!

Дошло до того, что к королю начали заглядывать доброжелатели – как из родни, так и из ближней дружины. С намеками. От которых король хмурился. Но терпел. Потому как напрямую ляпнуть:

– Да бросай ты сохнуть по своей гордячке, женись на сиде! – осмелился только Рис. Любимый из братьев. Как раз прискакавший согласовать сдерживание. Саксы подходили к развилке трех римских дорог, каждая из которых вела к Кер‑Мирддину. Пора было решить – на какой встречать. А для того – показать, что на ней главные силы. Саксы не могли не ухватиться за предложенную битву – в тылу у них приходил в себя Гвент. Так что была нужна демонстрация. Торжественное выступление к границам королевства по той дороге, на которой окажется облюбованная для боя позиция.

Обсудили. Выбрали самую южную, прибрежную. За стоящий на самой границе римский земляной форт. Всегда приятно зацепиться за укрепление. А потом Рис ляпнул про женитьбу и немедленно был ухвачен за грудки. Увидал вместо родного лица зверообразную маску. Но Гулидиен посмотрел брату в глаза – и бешенство потухло. Сердиться на брата король просто не умел. Особенно когда он смотрит так вот честно: мол, за тебя умру, а говорю, что думаю. Как достойно рыцаря.

– Вот я б тебя стал уговаривать с женой развестись, – буркнул король, плюхаясь в складное кресло: без спинки, только две крестовины, между кусок полотна. Удобная в походе вещь. – Мол, фермерская дочка… Ты бы что сказал?

– Что это невозможно, – спокойно парировал Рис. – Мы венчаны, значит, мы теперь один человек. До смерти и в смерти, и в жизни вечной.

– А если бы я тебе предложил с ней расстаться до свадьбы?

– Так предлагал! Но я с тобой не согласился.

– Вот и я с тобой не соглашусь. Тем более что та же Немайн нам уже напророчила счастье. Если с войны вернемся.

– Это как?

– А вот так. Сказала – если Кейндрих бросится отбивать меня у нее, значит, любит. Сам знаешь, отбить возлюбленного у сиды обычная женщина не может. Епископы не всегда справляются! И уж коли бросится творить невозможное… Кстати, сэр Кэррадок‑то прав!

– Ты о чем?

– Да все о том же, братец. Об ушастой нашей. Когда это хворое дитятко мне на шею повесилось, я чуть не рухнул. Весит она, будто ростом с меня. Истинным ростом. Просто ей нравится быть такой, как сейчас. Или удобно. Вон, один рыцарь влюбился – хлопот выше кончиков ушей. А если б вся дружина? Кстати, все удивляются, что твоя в поход не увязалась. Несмотря на все хлопоты дома.

– Она очень кстати забеременела, – сообщил Рис; король немедленно заговорщически подмигнул, – так что придется ей остаться. И не дома, а в Кер‑Мирддине. Я, право, думал и про Кер‑Сиди, но сида своего маленького в столицу привезла. Значит, там крепость еще слабая. Опять же, к южному тракту ближе. А значит, случись что, враги туда раньше доберутся.

– Но броню напялить заставила!

– Само собой. Я ее, впрочем, во вьюк перекинул. Не сразу, а как из моих владений выехали. Не то, сам понимаешь, найдутся звонари. Но не мог же я в самом деле идти в бой в защитном вооружении! Во‑первых, дурной пример. Во‑вторых, лошадь устает. В‑третьих, устаю я!

И замолчал, ожидая, что брат рассмеется. Тот молчал. Подпер подбородок тыльной стороной кисти и смотрел сурово. Так, что Рису, легко выдержавшему недавнюю ярость, стало немного не по себе. И даже понятно, почему главным над дружной компанией своих детей Ноуи Старый оставил именно Гулидиена. Не только потому, что старший. Ох, не только…

– Гваллен взрослее тебя, – сказал, наконец, король. – Право, жаль, что она забеременела. Опять дергал лук в первых рядах?

– А что?

– Мейриг Гвентский уже додергался. Хочешь изумительных подвигов доблести? Изволь, сойдемся с Хвикке – геройствуй. Хоть во главе дружины, хоть так. Если убьют, мне как брату будет горько. Но как король я потеряю всего одного воина. Если же тебя прибьют сейчас, я, может, и успею выйти к месту, которое мы наметили для боя. Но Немайн опоздает. И Кейндрих!

– Откуда Кейндрих?

– Все оттуда же. Из Брихейниога. Во главе армии. У ее отца, видишь ли, разыгралась подагра, и я даже догадываюсь, как эту подагру зовут. И уж она постарается, чтобы ее вклад в сражение оказался не меньше, чем у Неметоны. Сида стоит войска, да, – но вот как раз у Кейндрих‑то войско и есть. А у ушастой нету. Или, точнее, очень маленькое…