Охота за Живоглазом (СИ)

Показал письмо своему старому знакомому, отцу Ивану. Ну, батюшка, так, похихикал. А вот его супруга, то бишь матушка (кстати, ее зовут Ирина, точно так же как и Чайку — вот ирония судьбы!) была настроена крайне радикально. Мол, это тяжкий грех блудить с замужней женщиной, письмо надо сжечь и не отвечать ничего.

Письмо я так и не сжег, даже ответ написал. Но ответ невразумительный какой-то (лучше бы ничего не писал!) Больше от нее писем не было.

Чайка. Она же Незнакомка, она же Ирина. Но больше все же — Чайка; название птицы слилось с ней. Даже не знаю, когда это произошло. Она почти все свои письма подписывала — Чайка. В самом начале — Незнакомка, потом только Чайка. Теперь всякий раз, когда я вижу парящих над лиманом чаек, я думаю о ней.

Утро следующего дня, теплое и солнечное. Сдав смену, мчусь на автовокзал. Вот и она — легкая и стройная выпархивает из автобуса. Почти десять лет ее не видел — она совсем не изменилась, практически никак не изменилась! Я даже немного растерялся: все такая же! Те же длинные и чуть полноватые губы, губы очень красивые. Мясистый, немного большой нос, но он не безобразит лицо (хотя, помню, как Чайка переживала по поводу своего носа). Большие карие глаза, немного разные — левый светлее, правый темнее. Темно-русые волосы свободно струятся по спине. Одета просто и легко: светлые джинсы, легкая клетчатая рубашка и небольшая шляпа. Шляпа показалась мне немного старомодной, но в этом-то и шик.

— Привет! Как ты?

— А ты? Как добралась?

Вместо ответа Чайка смеется. Потом вдруг серьезно спрашивает про отца Ивана. Незаметно, как-то само собой мы движемся на остановку, в сторону моего дома. Вот уже едем ко мне домой, она сидит напротив меня, задумчиво смотрит то в окно, то на меня. Я делаю вид, что разглядываю пейзаж за окном; сам любуюсь ее лицом. С удовольствием отмечаю — в лице Чайки сохранилась та загадочная двойственность — нет, лучше сказать многомерность — что так обескураживала меня при нашем знакомстве.

Вот смотришь на нее — вроде как обычная «простушка» из села. И вдруг в лице «дивчины с села», особенно в глазах, появляется неожиданная, как бы затаенная глубина. И даже в этой глубине — двойственность! Как в многослойное озеро смотришь — то поверхностная рябь: шаловливая игра помыслов, образов…маски, маски, маски. То такая звездная глубь, глубь в которой спит сама Мировая Женственность; там великая сила жертвенности — вряд ли ее сама Чайка осознает. Быть может, выбранная ею профессия обыкновенной санитарки, а не учителя, как родители, вот возможное проявление этой самой женственности.

Эта глубь в сочетании с непонятной мне игривостью (маски, маски, маски…) всегда меня немного пугала…. А может, я все это себе придумал, в качестве оправдания за то, что не женился на ней 10 лет назад, не увез в город?

Вот и у меня дома: вспоминаем, как все начиналось десять лет назад, как мы с отцом Иваном миссионерствовали у них в селе, открывали очередной приход. Она пришла, тогда шестнадцатилетняя девушка, еще школьница — пришла петь к нам в церковный хор. Было это утром, хотя с хором занимались вечерами. Понятно, что она пришла из чистого любопытства. Назвалась Ирой. Мы с батюшкой как раз не очень хорошо себя чувствовали. Перед этим, дома у местного председателя сельсовета обильно отметили мое прибытие. Отец Иван тогда попросил ее что-нибудь нам спеть, а то головы у нас болят. И она запела чистым девичьим голосом: «у солдата выходной, пуговицы в ряд….» Это было так по-женски жертвенно, так трогательно, так искренне.

Чайка опять расспрашивает меня про отца Ивана. (Неприятно кольнуло под сердцем — она ко мне или отцу Ивану приехала?) Я говорю: давай ему позвоню, сам все расскажет. Звоню. Трубку берет Ирина (та, которая матушка), сообщает, что отца Ивана епископ срочно отправил в Матвеевку, в кратковременную командировку, в монастырь. Это знак — думаю я. Тут же вспоминаются слова матушки Ирины про блуд с замужней женщиной, мол, хуже этого только война. Даже убийство человека человеком может быть еще как-то оправдано в глазах Божьих, но не блуд с замужней женщиной!

И померкло Солнце за окном. Чайка сразу стала отстраненной и далекой. И опять — маски, маски… Зачем ты приехала?.. Чушь собачья! Разве обязательно надо блудить с замужней женщиной? Почему нельзя просто пообщаться! Но ведь она за этим приехала. Сама писала, что постель ее холодна…. Вот я себя накрутил. Даже если и случится тот самый страшный ужасный блуд — что такого? Диктатор Вселенной меня покарает? Зачем тогда мужчина и женщина тянутся друг к другу? Ах, да, конечно же, она в браке. А что, разве все браки счастливые?.. Всё, всё! Просто общаемся. Как будет, так будет.

Расспрашиваю Чайку о том, как у них там, в родном селе дела, когда последний раз была дома? Она говорит, что люди очень недовольны новым священником, часто вспоминают отца Ивана (опять отец Иван!). Новый батюшка к службе абсолютно холоден, в церковь мало кто ходит. Говорят, у него какой-то бизнес в Кривом Роге. Она все это мне рассказывает, а у меня пред глазами четкий такой образ отца Бориса, в глубоком «вольтеровском» кресле с чудесным камнем на груди.

Расспрашиваю Чайку про ее жизнь в Кривом Роге. Про работу. Она отвечает рассеянно, она думает о чем-то своем. Внутри нее, кажется, идет сильная борьба. Разговор наш опять обрывается. У меня четкое чувство, что мы все время говорим не о том. Весь наш разговор — одно сплошное лукавство. Не ради же разговора она приехала сюда, за сотню километров?!

— Прости, — произносит Чайка, с усилием, как бы скидывая с души камень, — мне пора, прости, провожать не надо.

За окном окончательно тускнеет Солнце. Она не должна так уйти! Срочно надо что-то предпринять! Не дать ей уйти! Я готов убить себя за ватное бессилие. Другая Ирина, та, которая матушка, победила.

— Подожди, прошу тебя! — с трудом поднимаюсь со стула, — дай хоть до остановки провожу. Ты же дороги не знаешь.

Провожаю Чайку в траурном молчании. Подходит маршрутное такси. Чайка бросается мне на шею, целует меня, страстно, жарко.

— Прости, — шепчет она. — Я напишу.

— Простить! За что? Наоборот, спасибо тебе…

Чайка впархивает в салон «маршрутки», машет мне рукой. Вот и все что было, не было и нету! Вот и все! Все!

Чувствую себя словно на лезвии ножа. Мучительная раздвоенность. С одной стороны, ясное чувство — она уехала навсегда. Все. Больше даже писать не будет, останется только зыбкая память. Жила-была Чайка… А я? Мучительно хочется выть. С другой стороны — глубокое внутреннее чувство покоя — все так, как должно быть. Чайка поможет мне, но не здесь….

С этими душевными муками я и заснул. Точнее, провалился в небытие, рухнул в темный колодец сознания.

Охота за Живоглазом

Отец Борис проснулся от собственного крика. Ему снилось, будто он падает в темный колодец, летит в бездну и все никак не может достичь дна. Он немного полежал без движения, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, и тут услышал осторожный стук в дверь.

Отец Борис нехотя поднялся, оделся и вышел в прихожую. Пришла прихожанка, одна из немногих, кто еще ходит в церковь, учительница. Кто-то у кого-то умер, требуют на завтра батюшку… Он уже не слушал, он внезапно обнаружил, что думает о своем последнем выходе из тела. Точнее, об этом проклятом кристалле.

Глаз — тут же вторглось в его сознание. — Кристалл очень похож на огромный неземной глаз: небесно-голубой и одновременно лазурный, перламутровый и еще Бог весть какой — непостижимый, дороже всех земных сокровищ. Какая сила в тебе таится?! Как ты оказался у этой твари?! Я должен тебя забрать! Это будет абсолютно справедливо, это будет даже по-христиански: избавлю скользкую тварь от лишних искушений. Зачем твари небесно-голубой глаз, сияющий лазурью и перламутром? Что тварь понимает в мистических гранях глаза?.. Да, глаза… глаза, глаз… какое приятное слово, никогда бы не подумал; глаз. — Слово ему нравилось все больше, — глаз, я буду звать тебя — Глаз…