Стеклянный город

Флора встретила меня довольной улыбкой. Она была в мужском костюме, румяная с мороза, розовощекая, голубые глаза сияли. Загляденье, а не женщина. Мне хотелось надеть на нее мешок и сбросить во что-нибудь с большой глубиной и сильным течением… но только первые две секунды. Потом во мне проснулся Батисто Тапиа, как и тогда, в карете. Мы поцеловались прежде, чем поздоровались. Я уж подумал, что слов вообще не будет!

— Ты еще повторяешь в бреду мое имя?

— Боже мой, да без конца!

— Негодяй… дамский угодник… тоже мне, монах!..

Моя собственная фантазия отказывала, поэтому я вспомнил кое-что из монологов своих героев-любовников. И в стихах, и прозой. А в ответ слышал только насмешливое и довольное "негодяй". Я всё ждал подвоха: не затем же она приехала, чтоб отдаться безумной страсти, что-то же ей нужно от меня!

Но прошла ночь, наступило тусклое утро, а ничего не менялось, и опять стучала по булыжной мостовой карета, и сталкивались наши колени, и встречались наши губы… Что-то я уже перестал понимать. "Женщина, которую ты любишь, погубит тебя!"

Да не люблю я ее! Просто красивая женщина, дерзкая, непонятная. Мне такие нравятся. И Водемара она не знает, она вообще в то время была в Озерии и к моей истории не имеет никакого отношения. И до сих пор, кажется, не знает, кто я такой!

— Я не хочу тебя ни с кем делить! Слышишь? Я жадная!

— Я твой целиком. От носа до хвоста.

— Негодяй! Скажи еще, что ты меня любишь.

— Конечно. С первого взгляда. На тебе был синий берет с огромным пером… А, хочешь, вспомню, как ты меня стригла?

— Пес лохматый! — она потрепала мою дикую прическу, — кто теперь красит тебе волосы?

— Никто. Сам справляюсь.

— Сам? Говорят, вокруг тебя какая-то старуха вьется!

— Моя знахарка.

Видимо, я даже одно слово об Эрне не мог сказать равнодушно. Флора мне не поверила.

— Ты так часто болеешь? — спросила она с иронией.

— Так часто воюю, — напомнил я.

— Боже! — сказала она, раскинувшись на кровати, — какой мужчина! И монах, и воин! Да еще и поэт! Один в трех лицах!

— Получается так, — согласился я.

Я подумал, что она хочет-таки выяснить мое третье лицо и к тому подводит разговор, но я ошибся.

— Поэтому любишь сразу трех женщин? — усмехнулась Флора.

— О чем ты? — насторожился я, — каких женщин?

— Эту знахарку я еще могу тебе простить, — сказала она, — я понимаю: война, лагерь, скука… но, говорят, ты отсылаешь подарки Юноне Тиль!

Ну вот, кажется, подошли к самому главному. Юнона! Она вполне могла рассказать, что Бриан и Батисто Тапиа — один и тот же человек, я ведь сам ей об этом говорил!

— Флора! — я сказал наигранно беспечно, — это же просто красивый жест — подарить актрисе украшение! Куда мне их девать? Не самому же носить?

— Почему не мне? — уставилась она.

— Потому что ты за мужем.

— Ха! Полчаса назад тебя это не смущало!

Я так понял, что свой подарок она заработала и говорила мне об этом прямо.

— И у тебя и так всё есть, — добавил я.

— Не всё!

— Неужели?

— Мне не нужны всякие бирюльки, тут ты прав, — заявила она и села, тряхнув волосами, напоминая возбужденную кошку, — я стою дороже!

— Без сомнения, — напрягся я, — и чего же ты хочешь, Флора? Какого подарка?

И я даже не сразу понял, что она сказала, и что это значит лично для меня.

— Мне нужна статуя, — чарующе улыбнулась моя красавица.

— Статуя?! — я вообще-то ожидал, что она потребует целый город, — Господи! Только-то?

— Прекрасная статуя из вишневого стекла, — добавила она, — ты же знаешь, я собираю скульптуру.

— Хорошо. Скажи, где ты ее видела, и ее мигом привезут.

Флора наклонилась надо мной со своей чарующей и коварной улыбкой.

— Ты не понял, Бриан! Мигом ее не привезут. Дело в том, что она в Дельфиньем Острове, во дворце у Мемнона!

И я долго смеялся, чтобы скрыть свое волнение и разочарование. Сколько нежности, сколько страсти! Даже без ревности не обошлось! И всё только затем, чтоб я отобрал у Мемнона свою же собственную статую, которую сделал мой дед Гвидо Тапиа, Главный Стекольный Мастер. Это действительно было смешно!

— Почему ты смеешься? Бриан! Ну что ты смеешься?!

Она стучала мне в грудь кулачками. Раздражение шло ей.

— Ты действительно дорогая женщина, — сказал я, — ради этой статуи мне придется завоевать Триморскую Империю!

— Вовсе нет, — нахмурилась Флора, — ты можешь ее просто выменять. У тебя полно пленных!

— Я меняю людей на людей. Но чтобы на какую-то стекляшку?

— А ты попробуй!

— Ладно, — согласился я, — попробуем. Завтра попытаюсь сторговать твоего Диониса за племянника кардинала Измаила.

— Диониса?! — она ахнула, — откуда ты знаешь?!

Я уже отсмеялся, но всерьез говорить больше не мог.

— Если ты думаешь, что я ни разу не был во дворце у Мемнона, ты заблуждаешься.

— Что?!.. Да кто же ты, в конце концов?!

— Император. Мемнон Первый.

Флоре почему-то было не до шуток. Она посмотрела на меня со страхом и, по-моему, даже с восхищением.

— Негодяй…

()()()()()()()()()()())(()()()()()()()()()()()()()()()()()()()

&&&&&&&&&&&&&&&&&&14

Насчет обмена пленными я говорил с кардиналом Всей Империи Измаилом лично. Беседа происходила на мосту через Тевкр, не замерзающий даже в лютый мороз. Пленные дрожали от холода и после очередного обмена бежали к своим поскорей укрыться приготовленной шубой.

Герцога Тифонского я получил в обмен на коменданта Семисора со всем его семейством. Выглядел он ужасно: неволя не красит, но держался с прежним достоинством. Он мне понравился.

На своего племянника кардинал смог только полюбоваться. Мое предложение обменять его на статую не столько удивило, сколько оскорбило его преосвященство, да и племянник с титулом барона и в чине полковника тоже не удержался от возмущения.

— Совсем с ума сошел, землекоп туполобый!

Я ответил не ему, а кардиналу.

— Если через три недели здесь не будет статуи, я его повешу.

Разъезжались молча. Метель была такая, что лишний раз рта не раскроешь. Я не смотрел по сторонам, но скоро заметил, что кто-то всё время скачет рядом. Это был герцог Тифонский, он смотрел на меня почему-то с отеческой жалостью, как иногда смотрела Эрна. Но уж лучше жалость, чем притворные улыбки!

И почему бы не пожалеть человека, которого когда-нибудь, и очень даже скоро, обязательно повесят или сожгут? Вот еще порезвится чуток, поиграет в войну, освободит Тифон, потом Лемур, потом Алонс. А потом всё. Или на трон, или на костер. Но когда это землепашец сидел на троне?

За всё надо платить. За такую неограниченную власть тоже… Да разве я этого хотел?! Какой из меня полководец?! Откуда у меня одержимость, холодный рассудок, железная выдержка, воля к победе?! Я же актер! Я могу только изобразить это, сыграть для других и для себя: для кардинала Измаила, для герцога Тифонского, для своих солдат… Весь мир — моя публика! Но сам бы я такую роль никогда для себя не выбрал.

Когда приехали в Семисор, я сказал Клавдию собрать к вечеру всех командиров и пошел искать Эрну. Единственное, чего хотелось — положить ей голову на колени, почувствовать у себя на лбу ее горячую ладонь и забыться от теплой волны, пробегающей по всему телу. И сказать ей, только ей, никому больше: "Как же это всё надоело!"

До вечера оставалось недолго. Уже темнело, расплавленное солнце обреченно цеплялось за крыши домов, бросая последний отсвет на окна. У Эрны в комнате было тихо, никто не стучал в дверь, и не топал шумно в коридоре. Единственное было убежище в этом сумасшедшем, перенаселенном дворце!

— Устал! Надоело всё смертельно! — наконец выговорился я.

Руки у нее были волшебные как всегда.

— Слушай, Эрна, ты все-таки имеешь какое-то отношение к колдовству. Ты что-нибудь знаешь о стеклянном Дионисе?