Марш Обреченных. Финал

Что-то с тем Матиасом явно не так? Какая-то служебная сокрытая за семью печатями тайна, что ли?

— Да-да, Рогвик, помню. Так его ж с Гранитки переправили в столицу. В запас списали. — С неохотой и ленцой ответствовал Шевель. Секунда стояла в хранилище тишина, Алькиру удалось обмозговать услышанное, когда… — Ох-х, морда! Жучара! Я тебя за стену за ноги подвешу, понял меня, толстозад!

— Ну что вы! Что вы, ради Аллона, ворчите да кричите, я ведь по-товарищицки хотел! По-доброму, — распинался у дверей Конек, он бочком пятился, вертясь возле Бородавки. Свет от фонаря колыхался, словно от порывов метели. Тревожно в писарской стало и не уютно.

Алькир внезапно четко и достоверно вспомнил день встречи в доме Рейвана и разговор с ветераном, и как бывший десятник обмолвился о военных буднях и стычках с гоблинами, голос Рейвана всплыл, словно из пустоты: "до Золотой Рудни смог дотянуть только один магик…" Значит, Рейван говорил тогда о нем, о Матиасе? Нужно будет точно уточнить у командира информацию, это могло поменять дело, возможно в дневниках есть существенная правда об Одноглазой Башне? Об островерхом шпиле, подпирающем небо?

— Убирайся с глаз, Конек! Ты попал мне в немилость! Заступишь в поднарядную со следующей смены, понял меня? — бесновался взбешенный Шевель.

— Так точно, господин старший распорядитель! — в тоне добрячка услужливо-виноватые нотки, прям и хотелось верить ему на месте.

— Мессир Черствый, ваши просьбы удовлетворены? — подкрался сбоку капитан Рогвик.

— Вполне. Благодарен вам за содействие.

— Будет лучше, если вы вернетесь в расположение вашей группы. — Сказано просто, но с очевидным намеком. — Арестантам пора в камеры и в поднарядную.

Ясненько кому-то в сырую нору, а кому-то под убийственный холод. Вот такая веселенькая житуха у коренного заключенного Гранитки: тянуть лямку за грехи перед Родиной.

— Еще раз благодарю…

— Да бросьте, мессир Алькир, когда это Гранитная Балка отказывала Серой Башни и герцогскому ведомству? Если бы не Альвинский мы не дожили б даже и до этой весны. — С подчительной благодарностью заметил капитан.

Обходя бумажные нагромождения Алькир приостановился, Рогвик задержался в дверях, дожидаясь пока писарскую покинут все заключенные, в том числе и задержавшийся в хвосте Вилка. Рогвик исподлоба зыркнул на высоченного узника.

— Шевелись!

Жердина мышью шмыгнул мимо него. По обледенелым перекрытиям застучали башмаки, со двора доносился заискивающий гундос Конька и басовитое расточительство Шевеля. Лаяли сторожевые собаки, перекликались с вышек и крепостной стены солдаты с дежурными сержантами. Надвигалась длинная и морозная ночь, а с приходом последних месяцев зимы и приливы "колючих" морозов от шаманских шаек.

— Благодаря помощи герцога и содействия градоначальника Топщика у нас постоянно есть работа и рабочая сила. А это в первую очередь, сохранность границы Дальнего Севера. Вы и помыслить себе не можете, насколько трудным оказался прошлый год… — Рогвик сделал паузу, закрывая на замок писарскую.

Отчего это вдруг капитану захотелось поговорить? Поплакать в жилеточку на служебные трудности? Или выбивает у столичного сослуживца помощи со стороны Серой Башни? Как реагировать на сей разговор?

— Я смотрю, вы терзаетесь в мыслях, по какой такой причине капитан Рогвик затеял столь молитвенный плач, не так ли?

Алькир смущено кашлянул.

— Бросьте, Алькир, я ничего от вас не хочу. Посмотрите вокруг, может вам покажется это место навозной дырой, но для меня Гранитка — это часть жизни. Души и сердца. Я привык к этим баракам и халупам. Комендатуре. Привык к высоченной крепостной стене. К этим смертникам-подонкам, которых каждые три месяца мне присылает под конвоем столица. И знаете, Алькир, мне большего и не надо. Я успел пожить семейной жизнью. Нахлебаться щей семьянина, и считаю свой выбор: служба на Дальнем Севере — великолепным шансом для такого холостяка и индивидуалиста, как я. Будете удивлены, но я бы до смерти расстроился, если бы меня по какой-то глупой причине отослали в отпуск или того хуже — в отставку. А дальше, в задушливый канцелярский кабинет или на юг к резервистам, — вот что для меня трагедия, Черствый, расстаться с облюбованным годами насиженным местом, — закончил открытую речь всегда молчаливый комендант Гранитной Балки.

В сумраке бело-серые громады Рудней великанами нависли над стеной Гранитки, и легкий отсвет отражался ото льда и снега, глаза Рогвика опасно блестели на манер вкрадчивым и лукавым зырикам Конька, и Алькир задумался, что можно ожидать от подозрительного капитана и какими путями повести разговор, чтобы не навлечь на себя гнева.

Курьез или глупейшая ошибка? Или здесь в глухомани среди мороза и льда они все подчистую спятили? Алькир ошарашено уставился перед собой, думая и размышляя: по дороге к Балке ему казалось самые серьезные трудности — это оборотни и метели, но в стенах крепости его поджидала опасность посильнее дикой природы, человеческая жадность и упертость, невежество. Ему не верилось, что все услышанное им правильно понято, происходит с ним? Или он действительно чего-то не понимает? В чем-то не разбирается? Явно Рогвику в это утро приснился страшный сон, и он по ясности ума и простецкому соображению надумал сто бед на больную голову? Выходило с его слов, что Алькир явился с группой для тайной ревизии с одной-единственной миссией подсесть его и настучать на офицера в военное ведомство? Другого объяснения откровенности капитана Алькир не видел. Не могло ж случиться так, что Рогвик, обрадованный до ужаса встречей гостей, под вечер развеселел и ударился в откровенности, решил, вдруг, не с того ни с сего, поделиться впечатлениями и секретами жизни в Гранитке? Опостылела житуха? Надоели промороженный, черствый хлеб и засушенные ягодные брикеты? Солонина и вяленья? А спиртное, небось, только на праздники, если таковые вообще бывают? Мда, здесь на Дальнем Севере развести костер и подогреть еду — это целый ритуал.

И Алькир, наконец, решился.

— Я может не правильно вас понял, господин капитан, но чувствую, нам надо разложить все по полочкам… Сперва скажу, вы не совсем точно и даже более того, не правильно, расценили мой приезд в Гранитную Балку. Поймите! — Алькир еще раз прокашлялся. — В случае удачной дороги до Рудней и Драконьего Позвонка, и проходила б она не через Гранитку, а по другим маршрутам, мы наверняка с вами даже и не повстречались. Я подчеркнуто вам сообщаю, капитан! Моя миссия и поход исключительно связаны с Одноглазой Башней и ни с чем другим! Я уважаю вас, и уважаю чужой труд, но Аллона ради, запомните, никогда Алькир Черствый не встревал в чиновничьи потасовки и, никогда Алькир Черствый не вмешивался в кадровую политику Королевской армии, я архивариус и летописец. И мой послужной список военных кампаний — это не долг перед герцогом и обязательства Королевской армии, а личные собственные взгляды на общественную проблему людей и уже потом, — ремесло автора. Я хронист и публицист военной истории Северного Королевства Людей, и беру материалы для работ не из пальца и не возле каминчика с бокалом хереса в руках, а, борясь через страхи, участвую в безнадежных и отвратительных походах, как Фарумская облава, гномьи и тролличьи распри, мятежи овражников и, наконец, Эльсдарская Сеча. Сюжеты для книг я не выдумываю, а отчасти и приближено описываю будни рядового, простого солдата. А почему приближено и отчасти, да сугубо из-за того, что, правда, горька и тяжела, что больно прямо и без ширмы излагать весь тот ужас непримиримой жестокости и вражды человека да эльфа. Тяжело понять, за что мы так друг друга ненавидим? И в Одноглазую я пошел не по прихоти судьи и канцлера, а, преследуя собственные мотивы… — Алькир остановился, понимая, что сказал много, непростительно много и лишнего чужому человеку, офицеру Королевской армии, использовал момент и излил собственную душу поверх страхов капитана-отшельника. Темы наболевшие и глобальные — глубина проблем перехлестнула через душевный край.