Марш Обреченных. Финал

— Зачем, олух, приперся?

— Старший распорядитель прислал, велел милсдаря Черствого к себе привести…

— А почему сразу не сказал? Сразу говорить надо: начальство зовет! А ты стоишь деревом, дубья башка!

Бородавка заерзал на месте, неловко перешагивая и тупая, под его башмаками успел натаять снег. А Конек продолжал гнуть свое: дирижировал оркестром. — Милсдарь Черствый, вы ходите к господину Шевелю, он за зря не беспокоит, значит, по делу…

Алькир отложил исписанный комендантский блокнот на ветхий, единственный в писарской столик, поправил перевязь с ножами и мечом, осмотрелся. Хранилище занимало второй этаж над хозяйственным, продовольственным складом. До приезда Рейвана и Алькира с группой он был забит гвоздями на двери, да плюс обледенелый, ржавый замок на цепи. Два часа мучились пока открыли сию камору, а потом начался тотальный шмон. Чего искали в сотнях папок и тетрадей, Аллон их прознает? Писали в Гранитке в основном капитан Рогвик, старший распорядитель Шевель и писарь Глабуш, к перу очень редко и под приказом прикасались сержанты, но у тех и своих забот хватало. Ведомство магиков, брал на себя Шевель, а потенциальным чародейством управлялись личности среди арестантов, да и то под наложенными печатями опустошения Академии Мейдрина. Их внутренние источники заблокированы и иссушены до дна, и чародейство осталось в далеких воспоминаниях, со столь изолированной элитой узников Черствому не удалось еще познакомиться, такие субчики постоянно находились под охраной солдат.

"Ищу и сам не знаю чего?" — Алькир едко хмыкнул про себя.

— Господин Конек много макулатуры осталось обрабатывать?

Га-гах!

Алькир аж подскочил, рука скользнула к поясу, а свет масляных ламп задребезжал от сквозняков. Конек тут же подхватил, снова начал браниться.

— Хорек, ты уснул там бестолочь? Зачитался, лафимская морда?

— Виноват… винова-ат…

Алькир процедил грязное ругательство.

— Хорек, я ж тебя…

— Так-то не я! Чего сразу Хорек? То ж Вилка перевернул папки вверх дном… — живенько с хмыканьем оправдывался арестант.

Конек стоял спиной к Алькиру, закрывая пролет между нагромождениями старых отчетностей караульной группы и летописец мог только догадываться, что там происходило на самом деле, и отчего взъерошились бандитские душонки Хорька и Бородавки.

— Обоим ща покажу!

— Милсдарь Черствый, кажись, нашел! — моляще запричитал из угла Вилка, бочком пятясь в темноту от озлобленного добрячка.

И вправду что-то в грозном рыке-вопле Конька переменилось, словно маг-виртуоз в один момент переменил человека характером, превратив толстячка в демона-пожирателя. Такого Конька Алькиру еще не доводилось видеть, таким Конек Черствому, ну уж никак не понравился. С ходу запустил в подсознание летописца зерна сомнений и опасений. Впрочем, Конек никому не нравился, даже караульным солдатам.

— Ап, — захлопнул ртище заключенный и в миг превратился в добрячка-дядюшку. — Милсдарь Алькир, вы слышали? Нашли! Нашли родимые бумажечки! Нашли родненькие! Нашли золотушные!

Перевертыш!

— Бородавка, обожди пару минут, гляну, на находку и пойдем. — Алькир прошествовал мимо кланяющегося и шаркающего в почтении толстячка, отчего-то захотелось от всей души заехать скалящему Коньку по лыбящейся морде. Забить рукоятью ножа до хруста костей и остывающих на холоде ручьев крови. Подлая мразь! Подколодная змея! Конька вполне можно было обозвать и не такими словцами, но Алькир постарался подавить минутную слабость, рассчитывая заняться узником в более удобное время. А Конек все продолжал подкаблучивать и заискивать:

— Видите, господин приезжий, труд даром наш не прошел, нашлись ваши документики. Открылась заветная дверочка… каморочка… во славу Аллона!

Чем бы его заткнуть? Точно сапогом в харю? — но Черствого всякий раз останавливала та самая интуиция, каждый раз твердившая: не трогать плебея, иначе забот не оберешься до конца своих дней.

И тут же хотелось подтвердить — кому? Кому будет хуже, если Алькир тронет того подонка? Ему или Коньку? Проверять, к сожалению, не хотелось… А вдруг, из-за угла последует подлый ответ-удар? Заточка или ножик в спину? Он остро ощутил себя не в безопасности в холодном кулуаре чужих тайн. В забытой норе на краю географии Королевства Людей.

Харя Хорька мелькнула размытым пятном на фоне блеклого желто-грязного света от фонаря в коротеньких, пухлых ручонках Конька. Вилка маячил долговязой жердью в полумраке среди стопок никому не нужной писанины. В длиннющих своих граблях он сжимал тощие папочки — бережно, будто мешочки с золотом.

— Это все что удалось найти по тому периоду, мессир…

— Записи годичной давности? — быстро уточнил, заинтересовавшись, летописец.

— Записи Матиаса и Шевеля. Здесь даже есть отчеты капитана Рогвика, — гордо вставил арестант.

Алькир по внутреннему чутью остановился на полушаге. Строчки капитана Рогвика? — мысленно повторил он. К Аллону, что они могли написать столь важного о таинственном лиходее Баркле? Да ровным счетом — ничего. Хорошо, тогда…

— Кто такой Матиас?

— А… шакаленок! — внезапно опять подал голос добрячок Конек — засипел за спиной так, что меж лопатками Алькира пробежал взвод рассерженных мурах. Ему б тюремным дознавателем идти работать секреты чужие с человеческих душ выжимать. Гаденький голосок! Черствый оглянулся через плечо и попробовал в полутемноте рассмотреть смотрителя, — блестели колючие, яркие глазенки.

— Подсветите-ка… милсдарь Конек, — с натужностью попросил Черствый.

— С превеликим удовольствием, ваш милость! С превеликим… — резво для своей комплекции добрячок приблизился к гостю Гранитки и уже зашаркал возле высоченной фигуры Алькира, отодвигая клоунскими телодвижениями зазевавшего среди макулатуры Хорька.

— Капризы величайших господ — закон для слуг челове…

Ну, все плебей, доигрался! — Алькир собрался со всей силы с развороту врезать добрячку увесистого подзатыльника, но тут судьба распорядилась по своему: с хрустом входная дверь отворилась и в писарскую дохнуло вечерним морозом. В дверях сперва предстал Шевель, а за ним и сам Рогвик — собственными персонами. Можно было и не проверять: стражники кольцом оцепили всю постройку.

— Мессир Черствый, вас еще здесь не загрызли? Не затоптали и не сожрали? Вы же, Аллон побери, не в бане с дружками, а в…

— Аллон свидетель, милсдарь Шевель, как вы можете? Мы же…

— Закрой пасть, Конек! С тобой вообще отдельный разговор… ты, что это морда опять в карцере учудил, а? — взъярился с ходу распорядитель.

Рогвик помалкивал. Да капитан никогда попусту не разевал рта, говорил конкретно и по делу, без многословия и лишнего пафоса. Его худорлявая и низенькая фигура мелькала среди гор отчетного труда, молча созерцала на творения сборных рук, в которых и поучаствовала и его голова и рука, коряво черкая предложения.

— М-да, может сжечь? Половину?.. — вопрос завис в воздухе.

Свет фонаря заскакал под такт приплясываний Конька, — он уже почуял хозяйские длани и теперь мостился их подлизывать.

Черствый в потемках скривился, запихнул папочку за пазуху, Вилка завозился за спиной, летописец посторонился, — чего доброго пырнет сквозь меховку шило и поминай, как звали. Но порядок в Гранитке стоял железный. Вековой.

— Так-так… Черствый, вы нашли, что искали?

В проходе колыхнулся профиль щуплого капитанчика.

— Спасибо Вилке, кажется, кое-что нашли…

— Отлично. Надеюсь, дело закончено?

— Э-м… позвольте полюбопытствовать, капитан Рогвик? — ввалившееся лицо обратилось вновь к Алькиру, полусвет от фонаря Конька маячил со спины. — Кто такой Матиас?

— Матиас… Матиас… — зашептал под нос, вспоминая, офицер.

Ну что вы, дорогой Рогвик, дурачком прикидываетесь, у вас же чудесная память?

— Ага! Так это ж тот самый… чародей! Он ж один-одинехонек остался в живых в прошлом году, когда гоблины лавиной пошли с Медной и Золотой на Гранитку… Эй, Шевель, помнишь Матиаса? Ну, того, колдунишку? — вопрос обрел общественного статуса.