Книга магов (антология)

— Вы уверены насчет тюрьмы? Хотя если брать ваш случай…

— Сейчас, профессор… Каземат? Равелин? Темница?

— Камера, молодой человек. Камера здравого смысла. Вы, случаем, не поэт? Лимончик, лазурь, равелин…

— He-а, профессор… Я на шестах дерусь. А стихи — пустое, как по мне, занятие.

Возвышение до профессора не смягчило Мускулюса. Студиозус ему, в принципе, нравился. Здоровенный, на вид туповатый, чем-то похожий на самого Андреа. За исключением мелочи: Андреа был простецом только на вид. А этот, к сожалению…

Третий глаз у парня имелся. Открытый, вполне проморгавшийся. Направленность — исключительно дурная. Просто завидки брали, такая дурная. Увы, научиться пользоваться тем, чем одарила природа, студиозус не спешил. Ни глазом, ни мозгами. Разве что иным артефактом, от которого, по слухам, млели все девицы факультета.

— Способ отвратить воздействие «адского вещуна»?

— «Коза». Из трех пальцев, профессор.

— Из трех пальцев, молодой человек, — это не «коза», а кукиш. Который вы и получите вместо зачета, если будете продолжать в том же духе. Кто первым произвел вылущение третьего глаза?

— Вы, профессор! И это был прорыв в новую область Высокой…

— Стоп! Зачеты не сдают при помощи лести, сударь. Первое вылущение провел Серафим Нексус сорок пять лет назад. И второе — также он, прошлым летом, в Соренте. Я лишь ассистировал лейб-малефактору при операции, сделанной Реми Бубчику…

Андреа осекся, вспомнив заклятие, наложенное на учебник. Ученая коллегия постаралась на славу. Тот, кто опрометчиво прогуливал лекции, манкировал факультативами и норовил сдать сессию, что называется, «на рывок», смотрел в книгу и видел, извините, смокву. Уровень постижения в прямой пропорции зависел от усердия, проявленного во время семестра.

Финальные штрихи заклятия клал лично Нексус. За каким бесом он сделал так, что махровый прогульщик через раз вместо имени великого старца читал в учебнике: «Андреа Мускулюс», — осталось загадкой.

— Вы свободны.

— Зачет, профессор? — с надеждой спросил студиозус.

— Не угадали, отрок. Придете через неделю. Когда подготовитесь как следует.

Кудрявый двоечник зыркнул на вредного «профессора», и у Андреа сладко екнуло сердце. Еще чуть-чуть, и парень все-таки научится сносно глазить. Главное, не давать спуску. И держать оборону: кудрявый — не единственный, кто с удовольствием приложил бы кое-кого из преподавателей…

— До встречи.

— Угу…

Портреты мэтров, развешанные в коридорах Универмага, с сочувствием следили за малефиком. За годы портреты навидались всякого. Даже те, чьи прототипы в реальной жизни не отличались кротостью нрава, смягчились душой, пойманной кистью живописца. Кое-кто перешептывался, вспоминая студенческие годы. Уж мы-то в наше время…

В кафедральном кабинете, одинок и весел, сидел Серафим Нексус. На столике перед лейб-малефактором стояло «денежное дерево». Веточки, увешанные монетками-листиками, ласково звенели от сквозняка. Чеканные профили на монетах были Мускулюсу неизвестны. Во всяком случае, среди государей, чеканящих собственные деньги, этих профилей не замечалось.

Старец протянул руку и щелкнул ногтем по ближайшей монетке.

— Прекрати, — заявил профиль. — И без тебя мигрень…

— Знаю, — ласково ответил Нексус, повторяя щелчок. — Для того и стараемся.

— Я хороший. — Профиль скривился, словно наелся кислятины. — Я вполне хороший. Дай заснуть, а?

— Знаю. Ты хороший. А станешь еще лучше. Кто осенью злоумышлял?

— Ну, я. Так то ж осенью…

Остальные монетки следили за экзекуцией, злорадствуя. Мерзавцы, уверился Андреа. Коварные мизантропы. Надо будет себе такое дерево завести. И носить на экзамен. Щелкнешь по медному лбу, глядишь, знаний прибавится.

— Рад видеть тебя, отрок. — Старец накрыл артефакт черным полотенцем. Звон стих, сияние померкло. — Наставляешь слабоумных?

— Имею удовольствие, — кивнул Мускулюс.

— Есть сдвиги?

— Есть. У меня. Скоро умом двинусь и уйду на пенсион.

— Не жалуйся, отрок. Всякий вредитель должен пройти через ад. Ты — не исключение. Учи, и воздастся. Кстати, тебе привет из Сорента.

Андреа ждал этой реплики. Вчера лейб-малефактор вернулся из Сорента, куда ездил для экспертизы документов, прилагаемых к договору. В злополучном договоре, с какого началась история Реми Бубчика, все-таки обнаружилась порча. Мускулюс нашел ее, руководствуясь чистой интуицией, и дал название: «фактор кликуши». Новое слово во вредительстве — сам по себе договор был безобиден, и лишь в сочетании с грядущими приложениями, инструкциями и подзаконными актами порча инициировалась, вступая в действие.

Сейчас «фактор кликуши» тщательно изучался юристами.

— От кого привет?

— От нашего дружка. Он велел отдать тебе лично. Сказал: сам делал…

Порывшись в саквояже, Серафим извлек малый узелок. Не развязывая, выложил на стол, рядом с деревцем. И долго смотрел на «привет», без обычной язвительности во взоре. Так смотрят на пустяк, за которым стоит память и укоризненно грозит пальцем.

А может, укоризна нам лишь чудится.

— Как он? — спросил Андреа, стараясь казаться безразличным.

— Ничего. — В устах лейб-малефактора «ничего» звучало восхитительно, потому что он никогда не говорил «хорошо». — Вполне. Пошел в ученики к пекарю. Бабушка рада: пекарь его хвалит. Еще б не засыпал где ни попадя…

— Это осталось?

— Осталось. Ладно, выдюжит. Дочка пекаря на него глаз положила. — Мускулюс вздрогнул: он не сразу понял, что имеет в виду двусмысленный старец. — А что? Здоровый парень, грудь как у быка… Умишка недостает, так в семейной жизни муж-телепень — самое оно. Полагаю, они уже — кувырк-кувырк. Вот где много ума не надо…

О политике Мускулюс спрашивать не стал. Он и так знал: граф д’Ориоль в почетной ссылке, Карл Строгий по-прежнему на троне. Хотя в герцоге с той поры что-то надломилось — вместо нового шута завел квартет трубадуров, слушает сентиментальные лэ и канцоны. Налоги снизил, воевать разлюбил.

Говорят, долго не протянет.

— Ты хоть посмотри, что там, — старец кивнул на узелок. — Я всю дорогу страдал. Хотел заглянуть, так читать чужую корреспонденцию — грех. Не томи, дай насладиться…

Андреа Мускулюс развязал концы платка, в который Реми Бубчик завернул подарок. И вздрогнул. На платке лежал третий глаз. «Прободная язва» — белый зрачок в синем круге. Лазурная кромка, пара черных лепестков. В центре зрачка застыла капелька крови…

Его бросило в пот. Страхи, от которых он в последнее время не спал по ночам, крылатой оравой вырвались наружу. И сгинули, должно быть, навсегда. Синий круг, лазурная кромка — сахарная глазурь по тесту. Белый зрачок — творог. Черные лепестки — край на разломе подгорел. Капля крови — ягодка клюквы.

На платке лежала ватрушка.

Генри Лайон Олди

Мы плывем на Запад

Tribute to J. R. R. Tolkien and his continuers^[1]

— Ты кто? — в ужасе спросил Элронд.

Владыка Раздола, не знавший страха в битвах тысячелетий, пятился назад, рискуя свалиться в море. Вокруг него ошеломленно молчала Серебристая гавань. Изящные суда в пене белоснежных парусов, друзья по оружию, жены и дети, все, кто пришел проводить уходящих навеки, — казалось, небо и то затаило дыхание.

— Ты кто? — повторил носитель кольца Вилья.

— Эльф! — каркнуло существо. Оно словно только что выбралось из подземелий Барад-Дура, где Черный Властелин, хохоча, веками мучил его. — Нуты, дядя, даешь! Разуй гляделки! Эльфы мы, потомственные…

Существо приплясывало на полусогнутых ногах, временами зависая в воздухе, как если бы ничего не весило. Минуту назад оно шустро ковыляло по доскам во главе целой толпы незваных гостей. Тело уродца было полупрозрачным. Кончик носа алел спелой малиной. Щеки густо испещрили склеротические жилки.