Зачем нам враги

оборачиваться на каждый подозрительный звук весь остаток пути.

Когда он наконец оказался рядом с Рослин, сабля Сколопендры была в крови по рукоятку. Рослин посмотрела на нее, потом на его руку.

Они вышли на солнечный свет, не обменявшись ни словом.

День был ясный, солнце заливало холмы. Натан окинул себя взглядом, и его передернуло. Но почему-то дрожь прошла, когда Рослин взяла его за пальцы пробитой руки.

— Ты чудовище, — спокойно сказала она. — Давай я перевяжу твою рану.

Земля была мокрой после недавнего дождя и липла к пальцам, к волосам, к волочащемуся подолу платья. Было сыро и холодно, воздух как будто набух и забивал горло, словно вата.

Все это оказалось трудно, так трудно, что у Эллен просто не осталось сил следить за подобными мелочами, и к тому времени, когда дело было сделано, она оказалась вымазана в грязи с головы до ног. И она, и девушка из деревни, которая помогла ей вынести Глоринделя из дома через задний двор и погрузить на коня. Она проводила их до границы деревни, и, отъезжая, Эллен чувствовала меж лопаток ее тяжелый мертвый взгляд.

«Я никогда больше не увижу ее, — думала она, глядя на светлые волосы эльфа. — Но я сделаю то, что она хотела. Для нее. Я должна ей это».

Но все оказалось намного сложнее, чем она представляла. Еще когда они волокли бесчувственное тело Глоринделя к коню, Эллен, поддерживавшая его под мышки, подумала, какой же он тяжелый. Девочка тоже едва не надрывалась, но одержимость, плескавшаяся в ее глазах, видимо, прибавляла ей сил. А у Эллен, напротив, силы отнимала. Руки Эллен не были руками Эллен: они отказывались делать то, что она им велела. И это было так... страшно.

За деревней до большого тракта оставалось несколько миль глухой, заброшенной сельской дороги, и если съехать с нее и углубиться хотя бы шагов на пятьдесят в лес, никто ничего не услышит.

Если бы эльф очнулся прежде, чем она закончила все приготовления, Эллен отказалась бы от своих намерений. И была бы счастлива, да, наверное, счастлива, когда он схватил бы ее за волосы и впечатал лицом в придорожный валун. Она умерла бы, чувствуя собственные мозги на лице, и это была бы счастливая смерть. Потому что ей не пришлось бы делать это. Она предпочла бы умереть, только б не делать.

Но он не очнулся. Она хорошо его приложила. Даже тряска по размытому тракту его не потревожила. Он не чувствовал, как Эллен столкнула его с коня, как она, постанывая от напряжения, волокла его к дереву по грязной земле. Не чувствовал, как она прислоняла его к стволу и связывала его руки наголовной лентой невесты.

И что теперь, Эллен? Что ты собираешься делать теперь?

На миг ей почудилось, что он уже очнулся и теперь просто притворяется, подыгрывая ей, подчиняясь ее воле. Это ощущение окрепло, когда его ресницы задрожали — стоило ей только как следует затянуть узлы и выпрямиться, тяжело дыша и стискивая трясущиеся руки. И ушло, когда он открыл глаза.

Ушло, спало, будто пелена, а вместе с ним ушел страх. И растерянность. И способность