Жемчужница (СИ)

Особенно один из них. Тики, видимо, души не чаял в своей возлюбленной русалке, которая строила ему глазки и притворялась слабой нежной девой, которой была необходима защита и нежность. И Микк, дурак такой, вёлся! Неужели решил пожалеть бедную одинокую ведьму, которая страдала приступами безумия? Ну и что, что у неё не было пышных плавников? Лави был полностью уверен, что простого обрыванья плавников было совершенно недостаточно, чтобы наказать её. Подумаешь, поймали охотники, подумаешь, чуть не изнасиловали, подумаешь…

Она заслуживала этого. Она должна была сдохнуть там же, где и все остальные. От рук тех же, кто убил и всех остальных. Но Алана сбежала. Ждала момента, наблюдала за зверствами (наверняка со своим этим безжалостным, равнодушным ко всему лицом) — и потом сбежала.

Лави ненавидел её за это.

За эту показную слабость и немощность. Посмотрите, какая она бедненькая! Посмотрите, как ей тяжело! Ха! Лгунья и мразь, недостойная даже стоять рядом с Тики.

Рядом раздался шорох, заставивший Лави отвлечься от своих мыслей, и парень угрюмо поднял взгляд на подошедшего деда.

Панда с кряхтением устроился рядом и откинулся на древесный ствол, устремляя взгляд в только начинающее расцвечиваться звездами небо.

— Я хочу, чтобы отправился с ними и разобрался в перипетиях своих отношений с семьей, — произнес он без обиняков, даже не глядя на парня. Только голосом дрогнул едва заметно — и Лави тут же вскинулся, не желая сдаваться и делать то, что ему столь прямо велят.

— Нет! — воскликнул он сердито, чувствуя себя разбитым, усталым и каким-то… оплеванным.

Он не хотел даже находиться рядом с этой ведьмой! И рядом с ее отцом, который запер ее в этой мантовой бухте — тоже! Потому что когда Мариан назначал его смотрителем провинции — он лобызался с какой-то русалкой прямо на троне, и парень… он чувствовал себя нестерпимо лишним, а это поведение деда — как с барского плеча эту провинцию ему отдал на присмотр. Старый пердун, как вообще так жить можно — потерял всех своих детей и явно даже не думает о них.

Может, в Лави говорила просто обида, разумеется, но с другой стороны он… он просто хотел быть частью чего-то большего. И он хотел сказать деду о себе. Он правда хотел.

До того момента, как увидел его воочию.

Потому что после этого ему хотелось лишь как можно скорее сбежать на сушу, чтобы никогда больше не видеть ни Мариана, ни ненавистную Алану, которые стоили друг друга, на самом деле: девка-то тоже так и норовила лобызаться с Тики у всех на виду.

А тот, идиот, ну самый настоящий идиот, шёл у неё на поводу!

Лави, правда, был уверен, что как только они доберутся до столицы, ведьма отстанет от друга, потому что быть им вместе уж точно не суждено: проклятая царевна без плавников и один из наследников, которого любила вся Поднебесная.

— Никаких «нет», — спокойно отозвался Панда, вновь окатывая парня своим флегматизмом, и покачал головой, пряча ладони в длинных рукавах. — У тебя больше нет родственников ближе, чем Алана.

— У меня есть Тики, Вайзли и близнецы, а ещё половина дворца, — недовольно отозвался Лави и попытался проигнорировать взгляд деда, который тот ему послал: с беззлобной насмешкой.

— Но они не знают об этом. А Алана, она знает.

Но это же было неважно! Тем более, что теперь все знали. Точнее, не все, а близнецы и Тики. Но что знают они — знает семья. И Лави считал, ему этого вполне хватит. Он был в этом почти уверен.

— И зря она знает, — парень насупился и отвел глаза. Со стариком, который видел его насквозь, он ощущал себя ребенком. Возможно, по той причине, что тот был единственным человеком до недавнего времени, который старше него. И именно после разговоров с ним Лави всегда очень остро чувствовал… нестыковки в причинах своей ненависти. Ему сразу начинало казаться, что он делает что-то неправильно, хотя прежде жил уверенностью в обратном.

Так произошло и сейчас — Панда покачал головой и отвесил ему щелбан (никогда он него понимания не допросишься — тумаки одни) — не больной, но весьма ощутимый.

— Ты ведь даже не пробовал поговорить с ней, — заметил старик. — Она ведь стала совсем другой. Ее душа болела долгое время, но теперь Алана нашла отдушину и винит себя за свое прошлое пуще прежнего. Любовь имеет свойство менять людей.

— Да уж, — ядовито согласился с ним Лави. — Тики вот она действительно изменила. Причем, явно в худшую сторону — он отупел и ослеп.

Панда закатил глаза, больше ничего не говоря (и одновременно с этим говоря многое), и встал на ноги, коротко потянувшись и хрустнув косточками (этот звук нагнал на Лави столько тоски и горечи, что захотелось в тот же миг кинуться к деду и увериться, что он ещё не рассыпается песком у него в руках), после чего, специально шурша травой так, словно был неповоротливым слоном (хотя вполне прекрасно мог красться тише кошек), направился в шатёр.

Парень, скуксившись, поискал взглядом Тики, полностью уверенный, что тот сейчас вновь в цепких когтях (и зубах — у неё же острые зубы, которыми можно было вполне вспороть человеческую кожу) бешеной ведьмы, но, к его удивлению, Микк был один. Сидел у костра и сосредоточенно над чем-то думал, спокойный, собранный — и прежний.

Лави поднялся со своего места, намереваясь подойти к нему и поговорить — попытаться понять, узнать, как и по какой причине друг так вляпался — но… его снова опередили. Бешеная ведьма наперегонки с Изу выскочила из кустов и, путаясь в цветной юбке своего ханбока, бросилась к мужчине, тут же вскинувшему глаза на шорох. Добрались они до него одновременно — буквально облепили с обеих сторон, обнимая и едва ли не валяя по траве и хохоча.

И парень застыл, чувствуя такой невозможный, невероятный ступор, которого не чувствовал никогда прежде.

Потому что бешеная ведьма смеялась как девчонка — чисто и звонко, радостно и спокойно. И такое выражение абсолютного счастья было в ее лице, что… что… что…

Такого Лави никогда прежде не видел.

Как будто она и не была никогда бешеной ведьмой, наблюдавшей за смертью всей своей семьи. Как будто она никогда не топила корабли и не радовалась чужим смертям. Как будто она…

Лави закусил губу.

Он не готов был к тому, чтобы начать думать о ней иначе. Он не мог думать о ней иначе.

Хотя бы по той простой причине, что тогда ему просто некуда будет девать свою ненависть, что теплилась в нём все эти четыреста лет.

Он был уверен, что Алана виновна в гибели семьи, и не желал хоть как-то изменять это. Он был уверен, что Алана могла спасти их всех — с такой великой силой, с которой не был способен совладать ни один из Смотрителей, не совладали бы и охотники.

Но ведьма не использовала свои силы. Она даже не смогла пробудить их. Почему она не пробудила их, наблюдая за убийствами каждого из братьев и каждой из сестёр? Неужели этого было недостаточно, неужели это было мало?

Лави не мог понять — а потому не мог отказаться и от своей ненависти.

Ведьма быстро клюнула радостно заулыбавшегося Тики в скулу, рядом с родинкой, и тут внезапно из её волос, аккуратно заплетённых в ритуальные косы (и это тоже бесило!), вылетел жёлтый шарик с крыльями и длинным хвостом.

— Он следовал за нами всё это время! — восхищённо воскликнул Изу, щуря голубые глаза и широко улыбаясь.

И Лави, ошеломленно приоткрыв рот, едва сдержал так и рвущееся наружу ругательство.

Да не мог дух природы быть таким же идиотом, как люди! Почему он здесь, твою-то мать! Почему он не боится русалку, не шарахается и даже напротив — клацает зубами в сторону смеющегося Тики?

Мужчина притянул девушку к себе и мягко поцеловал в висок, позволяя обвить руками свою шею. Изу поймал золотистый крылатый мячик за хвост и понесся с ним по поляне вкруговую, оставляя мужчину и русалку наедине. Ведьма тут же прильнула к Микку ближе, и Лави опасливо закусил губу — вдруг как она сейчас скинет эту свою личину, набросится на него и убьет!

Но Алана явно и не думала набрасываться — она повозилась немного, устроила голову у мужчины на плече и безмятежно улыбнулась: