Жемчужница (СИ)

…Алана, правда, пусть и пыталась казаться заинтересованной и ничего не знающей изо всех сил, явно и так обо всём прекрасно знала: она постоянно прислушивалась к природе, прикрывая глаза, и мужчине казалось даже, что ей подвластно слышать ветер так же, как и братьям.

Из-за этого Мане было ужасно жаль Тики. Насколько же сложно любить столь древнее существо? Брат и сам стал как будто старше и мудрее за то короткое время, что провел с Аланой, и… замечал ли он это? Как иногда русалка на него смотрела.

Иногда — словно он был ее возлюбленным учителем, защитником — и мужчиной. А иногда — словно он маленький мальчик вроде Изу, просящийся к ней на руки.

Это контраст одновременно завораживал и ужасал — потому что, а смогут ли эти двое быть вместе и дальше? А не испугается ли этого сам Тики? А не надоест ли это Алане? Они ведь такие разные, что это даже немного страшно.

— А еще Роад однажды наелась сон-травы, — на этом Мана вздохнул и завел глаза. Тогда племяннице было семь, и она лезла абсолютно везде. А нехорошие мысли о будущем надо было отогнать как можно глубже в сознание, и эта история прекрасно подходила для того, чтобы отвлечься. — О… как же все переполошились! Особенно Шерил — его едва удар не хватил, слава духам, Вайзли заметил, что этот несносный ребенок сопит! Роад проспала три дня и десять часов, а как проснулась — получила такой нагоняй, что потом еще две недели не звала Шерила папочкой от обиды. Сидеть она, впрочем, тоже не могла, но всего несколько часов.

Алана расхохоталась до слез в уголках глаз и замотала головой, словно не в силах была просто взять и успокоиться.

— Ох, просто чудо какое-то! — заявила она в итоге. — Гилв тоже был совершенно неуправляемым! Помнится, как-то раз мимо дворца проплывала стая акул. Угадай, кто оказался среди этих самых акул, прямо под носом у особенно кровожадной? А ведь еще совсем малек был! И все было ему интересно… — здесь улыбка Аланы стала какой-то устало-нежной, и Мана закусил изнутри щеку, лихорадочно соображая, как тут не свернуть на тему убийств и смертей.

— Они все были такими разными, — продолжала девушка, словно не могла остановиться, и её нежно-усталая улыбка наводила на мужчину страх, ту самую панику, заставляла его бояться того, что сейчас в уголках глаз соберутся слёзы, но Алана продолжала, будто бы заговариваясь, будто находясь в плену этих воспоминаний, — совершенно непохожими друг на друга, но невероятно дружными, — вдруг она взглянула на самого Ману, и тот уже стыдливо приготовился отвести взгляд, прикрыть веки, словно бы закрывая шторами взор, но серые глаза русалки были чисты и прекрасны, как игривый журчащий ручей. И улыбка, всего лишь мгновение назад бывшая устало-нежной, превратилась в ласковую и любящую.

Словно перед ней был Тики. Или Изу.

Но перед ней был всего лишь Мана.

— А ты очень похож на Элайзу. Даже больше, чем Неа, хотя сестра всегда была той ещё оторвой, — задорно хохотнула она, а мужчина замер, потому что он совершенно не ожидал услышать такое, — но в мягкости в ней было… как в тебе. Я рада, что эта мягкость передалась тебе, Мана. Я рада, что здесь, — улыбнулась Алана ясно, вновь с этой материнской любовью в лице, вновь становясь совсем как его мать, хотя никак не могла быть на неё похожей, и это выбивало из колеи.

— Я… эм… рад, — ответная улыбка вышла неловкой, но искренней — мужчина был действительно рад, что подруга его так высоко оценивает. Ведь это же… это значило, что она… доверяет ему? Или что она очень к нему привязана? Ведь Алана явно очень дорожила своей старшей сестрой. Знать бы еще, почему именно ее она так обожала, но это было уже другим вопросом, задать который Мана никогда не осмелился бы.

— Знаешь, — русалка села скрестив ноги и подтянула засмотревшегося на виды Изу к себе, дуя ему в макушку и тихо смеясь. — А ведь Элайза была моей родной сестрой — то есть… — тут она нахмурила лоб, ища более просто объяснение. — У нас одна мать и один отец. Наша мать выносила царю троих морских жриц, и ее сила окончательно угасла на мне. Элайза была, естественно, самой старшей из нас, и в свое время она… можно сказать, погибшую мать мне и заменила. Не только мне, конечно — Ювнии тоже. И, наверное, именно в сестру мы такие ненормальные! Ювния, когда подросла, тоже стала путешественницей еще почище Элайзы, да и мне хотелось заниматься дипломатией. Воспитание, — девушка развела руками, наблюдая с интересом за лицом Маны, и тот проклял этот нездоровый интерес, явно на его лице отразившийся. Делать тебе нечего, Уолкер, кроме как слушать рассказы Аланы про родных! Представь только, каково ей про них вспоминать постоянно, особенно после того, как Лави снова ее так ужалил!

Но ты не можешь этого представить, потому что никто из родных на твоих глазах не умирал! Даже матушка, которая медленно угасала подобно плавившейся свече, решила уйти в свет тихо: она покинула их всех чёрной безлунной ночью в одиночестве. Мана, пробывший рядом с ней почти всё время её болезни, в ту ночь сам свалился с лихорадкой, из-за чего просто не был в силах поддержать Катерину, проводить её в последний путь.

А Алана видела! Видела, как всех её братьев и сестёр зверски убили! Как их пытали и мучили, наслаждаясь этим мерзким действом, а потом безжалостно убивали, даже не принимая за людей!

…а сколько она вообще там пробыла?

Сколько дней (не недель, о духи, не недель) она видела всё это и не была способна хоть что-нибудь сделать?

…и как сильнейших тритонов и русалок вообще умудрились поймать охотники?..

Мана встряхнул головой, заставляя мысли разлететься во все стороны, заставляя голову опустеть, потому что ему хотелось проклясть своё любопытство, но и поделать с ним он все равно ничего не мог.

— Жаль, что я не смогла их спасти, — вдруг выдохнула Алана, и мужчина замер, отчаянно замотав головой. А девушка улыбнулась как-то совершенно нечитаемо, взъерошила волосы взволнованно посмотревшему на неё Изу и поцеловала его в лоб. — Ты бы определённо понравился Ялду, — со смешком шепнула она, переведя взгляд на Ману, и тот вновь на мгновение отчаянно захотел отвести взгляд, чтобы не столкнуться с бездной, но…

Бездны не было.

Было что-то странное в родниковых глазах. Что-то ужасно похожее на любовь.

Алана улыбнулась, и в этой её улыбке проскользнула уверенность.

— Но в этот раз я такой ошибки не совершу, — твёрдо и одновременно мягко поделилась она, опуская щёку на макушку Изу. — А потому не бойся меня, Мана, прошу. Мы же семья.

Мана зажмурился, на этот раз кляня свои недоверие и страх перед прекрасной, но похожей на божество девушкой, и замотал головой, желая показать, что отрицает само понятие страха по отношению к ней. И — потянулся ее обнять, не общая внимания на снова вспыхнувшую болью обожженную руку, потому что Алана как никто другой достойна была понимания, сочувствия и любви.

Девушка приняла его объятия, устраивая голову на его плече и стараясь устроиться так, чтобы не слишком сильно зажать между ними пискнувшего от неожиданности Изу, и снова тихо засмеялась. А потом, отстранившись через пару минут, мягко блеснула глазами и попросила:

— Расскажи мне еще что-нибудь. Ты так замечательно рассказываешь о семье, что это кажется почти сказкой. В которую я ужасно хочу попасть.

Мужчина расплылся в широкой улыбке, чувствуя, как сомнения стремительно его отпускают, и устроился поудобнее. За двадцать пять лет жизни у него накопилось немало забавных историй о близких. Не столько, конечно, сколько могло накопиться за полтысячелетия, но тоже порядочное, в общем, количество.

Так они и ехали. Алана и Изу слушали, а Мана говорил и говорил, с каждой историей все больше изливая им себя и свою душу — и упорядочивая все события прошедших лет в своей голове. И ему было так легко и спокойно, что он даже не удивился и не испугался, когда осознал, что больше всего историй в его памяти накопилось про Неа.

Про самого дорогого ему человека, бывшего ему ближе даже отца и матери.