Правила жестоких игр. Дилогия (СИ)

– Это рай? – зачарованно пробормотал тот, едва не сворачивая шею вслед хорошенькой ведьме.

– Скорее уж чистилище! – развеселилась я.

И вот, в поле зрения появился Фил, однако он даже не повернул головы.

Похоже, люди с общим прошлым по определению не могут сосуществовать как друзья. Ни с привилегиями, ни без оных. Особенно, когда из прошлого тянется хвост лжи и пошлого любовного треугольника.

Но, бог мой, как же я скучала по Филиппу!

Зато Заккари Вестич, в отличие от брата, не собирался притворяться, что встретился с человеком‑невидимкой. С надменной гримасой проходя мимо, он легонько провел кончиками пальцев по деревянной столешнице. В воздухе заклубился жиденький дымок, явственно запахло паленым, а по столу прочертилась выжженная, как паяльника, полоска. Выразительно изогнув брови, я подняла глаза, и ведьмак едва заметно усмехнулся. Мол, даже интересно, Александра, как ты теперь выкрутишься?

Конечно, у Сухова при виде черного следа отвисла челюсть.

– У Вестича в руках была зажигалка? – тут же придумал парень объяснение необъяснимому явлению.

– Точно! – согласилась я, провожая блондина пристальным взглядом, и возблагодарила бога за то, что в кармане ожил мобильник. Звонок от мамы пришелся очень кстати и спас меня от нежелательных расспросов.

– Привет, – быстро выпалила я в трубку, посматривая на Андрея, который озадаченно царапал ногтем подпаленную столешницу.

– Шурочка, как твое горло? – деловито уточнила мама, и стало ясно, что она что‑то намеревается рассказать, однако начинает издалека.

– Кашля нет, температура в норме, две последние лекции прогуляла, – доложила я, предвосхищая остальные вопросы, и покосилась на наручные часы. Судя по времени, у мамы шел обычно суматошный обход пациентов. – А теперь скажи, зачем ты на самом деле звонишь в час‑икс?

– Ты знакома с Екатериной Сорокиной? – голос матушки прозвучал очень странно, и у меня в животе свернулась холодная пружина.

– Каюсь, мы дружим. – Я замялась и исправилась: – Вернее, дружили до недавнего времени.

– Утром ее перевели в наше отделение.

В глазу нехорошо стрельнуло, и нервно задергалось веко.

– Ты ничего не путаешь? – сдавленно кашлянув, переспросила я. В горле запершило, будто кто‑то теребил воспаленное место иголочкой. – Что она делает у вас, с каких пор вы стали обычными терапевтами?

– Пару недель назад Катерина пыталась покончить с собой… – Слова матери вдруг зазвучали где‑то очень далеко. – Выживших самоубийц всегда переводят в психиатрическое отделение.

У меня от лица отхлынули краски, а пальцы судорожно сжали мобильник. Заметив ошарашенную гримасу, приятель подался вперед и заинтересованно прислушался к разговору.

– Мы говорим о разных людях! – с настырностью ребенка заспорила я, прекрасно понимая, что никакой ошибки не было. – Катя, которую знаю я, никогда бы не совершила подобной глупости.

– Может быть, ты плохо знаешь своих подруг? – мягко заметила мама. – Она попросила позвонить именно тебе. Саш, мне, правда, жаль.

Оглушенная я отключила вызов и обвела ресторанчик невидящим взглядом. Голова отказывалась воспринимать новость.

– Что случилось? – Андрей вернул меня в действительность. – На тебе лица нет.

– Ничего, – медленно проговорила я, а потом выпалила страшную новость, как на духу, потому что не могла держать ее в себе: – Моя подруга пыталась покончить с собой! Она выжила, и ее в психиатрическое отделение сегодня перевели…

Слова разом закончились, и после них во рту осталось мерзкое послевкусие.

– Ух, ты, – глубокомысленно прокомментировал однокурсник и нервно почесал выпирающий кадык.

– Ты не обидишься, если… – С грохотом отодвинув стул, я поднялась и стащила со спинки рюкзак.

– Встретимся завтра в универе, – согласился парень.

Неловко помявшись, я уже собиралась уйти, как меня остановил его оклик:

– Антонова, передавай подруге привет! Скажи, что мы закатим вечеринку, когда она вернется!

Ошарашено моргнув, я согласно кивнула и заторопилась по проходу между столами, отшатываясь от суетливых официантов. Невольно вспоминались рассуждения Андрея о том, что он бы и близко не подошел к выжившей самоубийце. Судя по всему, случайное столкновение с ведьмаками кардинальным образом изменило мировоззрение парня, как когда‑то мое собственное.

* * *

Казалось, что в стенах психиатрического отделения время консервировалось вместе с сознанием пациентов. Мне с детства помнилась угнетающая атмосфера больничных коридоров, которая за много лет никак не изменилась: решетки на окнах, вытертый линолеум, светлые стены, дерматиновые кресла с откидными сиденьями, пожелтевшие от времени самодельные плакаты. Воздух пах хлоркой вперемешку с хозяйственным мылом, а нерушимая тишина отдавала привкусом насильно подавленной тревоги.

Мама была раздражена. Шла быстро, громко и сердито, стучала каблуками, а я старательно подстраивалась под ее стремительную походку.

– Александра, прекрати меня преследовать! – наконец, не выдержала матушка и остановилась так резко, что я по инерции сделала еще пару шагов. – Ты уже получила однозначный ответ – нет!

– Да наплевать, что к пациентам не пускают посетителей!

– Дочь, что за выражения! – сурово осекла мать.

– Не придирайся к словам. Ты же здесь главная, отмени дурацкое правило на пять минут, – заканючила я.

– Катерине уже дают лекарства, – вздохнула мама, – станется, что она тебя даже не узнает.

– Значит, я ее ничем не смогу расстроить.

Мамуля колебалась, не желая нарушать уставленный порядок.

– Пожалуйста. – Я жалобно хлопнула глазами. Вероятно, в моем лице отражалась такая нечеловеческая тоска, что она сдалась.

– Господи, не могу поверить, что я поддаюсь на твои уговоры! – проворчала маман и, стащив с плеч белый халат с именным бейджиком, протянула мне. – Заложишь отцу, превращусь в злую мачеху!

– Главное, не заставляй драить полы, – легко согласилась я, протискивая руки в узкие рукава халата.

От одежды пахло резковатыми духами «Шанель N5» и лекарством от кашля. В кармане лежала горсть «барбарисок». Учитывая, что, назло моему дородному папане, родительница круглогодично сидела на строгой диете, то припрятанные леденцы считались страшной контрабандой. Ехидно изогнув брови, я продемонстрировала конфеты, завернутые в шуршащие фантики.

– Расскажешь папе, лишу наследства! – Пойманная с поличным матушка не церемонилась.

– Что ты! – уверила я, нахально пересыпая леденцы в кармашек рюкзака. – Но, раз пошла такая пьянка, может, купишь домой сахарницу? А то очень грустно хлебать пустой чай.

– Верни конфеты на место, иначе отец узнает, что ты не с первого раза сдала логику! – заявила она.

Людей, по части шантажа равных профессиональному психиатру, конечно же, не нашлось бы. Лично меня мама всегда укладывала на две лопатки.

– Уговорила, – сдалась я, сунув обратно в карман пару конфет.

– И, Саш, – голос матери неожиданно изменился, из него исчезла напускная строгость, – не задавай подруге вопросов, почему она порезала руки. Как бы оно глупо ни звучало, но, похоже, Катерина пыталась совершить самоубийство из‑за парня, с которым рассталась.

Мама невольно покосилась на мою повязку, выглядывающую из‑под рукава халата. Чтобы избежать ненужных расспросов, я соврала, будто порезалась об упавшее в институтской раздевалке зеркало. Конечно, байка получилась нескладная (да и раны, вообще, не заживали), однако родители предпочли поверить – этакая обоюдная семейная ложь. Впрочем, зеркало действительно падало, а я тем вечером, в самом деле, на несколько часов умерла ради парня и возродилась, как бессмертная птица феникс.