Луна, луна, скройся! (СИ)

— А перекреститься можно? — спрашивает Кристо шёпотом.

— Нет! — говорю я.

— Да, — говорит Адомас. — Они тебя за это не съедят. Подождать вас?

— Пройди с нами, будь так добр. Может быть, понадобится помощь, — я не добавляю: «если Ядвига уже умерла», но литовец меня, кажется, и так понимает.

Ворота закрыты, но не заперты. Я просто с силой толкаю одну из створок ладонью, и она медленно отворяется. Во дворе слышно, что из дома или со стороны огорода кто-то громко, визгливо скулит. Полутемно — тусклый свет исходит только от черепов. Мы нерешительно переглядываемся и идём на звук. Адомас, чуть замешкавшись, прикрывает ворота жестом рачительного хозяина, оказавшегося в гостях у распустёхи.

Ядвига, со всклокоченными, сбитыми в колтуны седыми волосами, в своих обычных шароварах и огромном, не по размеру, толстом рыбацком свитере сидит, поджав ноги, прямо на холодной земле и, раскачиваясь, подвывает. Большие коричневые руки старуха держит неподвижно на бёдрах. Я подхожу поближе, стараясь не оглядываться на проросшие черепа. Встаю так, чтобы видеть её лицо. По нему не текут слёзы, но, и так некрасивое, оно искажено уродливой гримасой боли. Ядвига поднимает на меня светлые, как у брата, глаза, но не прекращает скулить и раскачиваться. У её коленей — небольшой земляной бугорок с несколькими воткнутыми тоненькими веточками: то ли неизвестный мне языческий обряд, то ли своеобразная замена цветам.

— Э… Ядвига? Ты меня помнишь? Ядвига?

Она не реагирует. Я беспомощно оглядываюсь на Кристо.

— Я твоя кузина. Твоя и Марчина. Лиля. Помнишь? Лиля. Это ты Марчина закопала, да? Марчин? — я показываю пальцем на бугорок. Ядвига замирает, словно собака, с которой заговорил незнакомец и которая не может решить, кинуться наутёк или отреагировать на свою кличку, произнесённую чужими губами. — Ты всё хорошо сделала, красиво. Это ведь цветы, да?

Она смотрит.

— Ядвига, ты хочешь кушать? Марчин сказал мне, что теперь я должна тебе давать еду. И я принесла поесть. Еда вон у того, э… парня, — я тычу пальцем в сторону Кристо, и Ядвига неуверенно оглядывается. — Пойдём, я тебя покормлю. Пойдём, пойдём. Марчин сказал, чтобы ты кушала.

Старуха возится и кряхтит, но всё не встаёт и не встаёт.

— Я не знаю, что ещё ей сказать, — жалуюсь я.

— Да помоги ж ты ей! — не выдерживает Адомас. — Поди, сто лет бабке.

Он быстро подходит и одним сильным, плавным движением поднимает Ядвигу на ноги. Та смотрит на него испуганно, и я спешу прояснить ситуацию:

— Это Адомас. Он хороший. Я ему буду давать еду, он тебе будет приносить. Адомас будет давать кушать, Ядвига. Давай, пойдём на кухню. Сделаем Ядвиге покушать.

На кухне — темно и холодно. Адомас усаживает старуху на стул и говорит Кристо:

— Тебе бы, ребёнок, пойти дрова нарубить, надо печь топить.

Кристо бухает рюкзак с плеч на пол и скрывается в темноте за дверью. Литовец тем временем разыскивает керосиновый фонарь, потом долго шарит по тёмным углам в поисках керосина. Наконец, зажигает свет.

— Не стой, давай, дай ей что-нибудь поесть, что не надо готовить. Кто её знает, сколько она не ела, — сердится Адомас.

Ядвига жадно хватает тонкую бледную пластинку сала и принимается её сосать. Кристо входит с каким-то мешком:

— У них уголь, а не дрова. Я в сарае набрал.

Руки у него перемазаны в чёрном, и он вытирает их серым то ли от жира, то ли от старости полотенцем с крюка на стене.

Поев наскоро сваренной сладкой манки на воде, Ядвига засыпает прямо за столом. Адомас переносит её на подобие дивана в углу кухни и озабоченно говорит:

— Там конюшня, курятник. Надо посмотреть. Конь-то мёртвый, ему ничего не будет, а куры небось живые были, кабы не передохли от голода.

Мы спасаем кур — некоторые действительно уже сдохли, и мы закапываем их под стеной курятника. Мы высвобождаем коня, которого Ядвига так и оставила в узде и под седлом. Наконец, мы находим в усадьбе спальню старухи и переносим несчастную сумасшедшую на кровать.

— Надо бы обрезать ей волосы, чтобы не сбивались, — говорю я.

— Нельзя, — Адомас качает головой. — Она испугается ножниц, кабы не померла-то со страху. Старая очень.

— Но эти колтуны не расчесать!

— Надо размаслить. Я репейным маслом ей полью, они разойдутся, как милые.

Он зевает, морща нос:

— Спать уже охота. Пойду на кухню, тепло там сейчас.

А на башне, наверное, холодно. Придётся спать не раздеваясь, зарывшись в перины. Ой, а куда мне положить Кристо?

— Где-то тут должна быть спальня Марчина, — говорю я.

— Не-ет, я там спать не буду! — Кристо крестится.

— А где? В кресле в библиотеке?

— А ты где будешь?

— В башне. У меня на самом верху комната.

— Если кровать такая же, как здесь, то мы оба поместимся.

— Что это значит?

— Мы же с тобой ночевали в одной постели. Одетые. И ничего страшного не было. И не думаю, что в этот раз будет. Ну, или давай спать по очереди. Но тогда первый чур я сплю, я устал рюкзак таскать.

Да, это же Кристо. Никаких страстных поцелуев в неподходящие моменты — слава Богу!

— Ну, пойдём, — говорю я.

Ещё не размежив веки, я чувствую: что-то неправильно. Но ощущения настолько необычные, что, только открыв глаза, я понимаю, что наполовину лежу на Кристо, обхватив его рукой и согнутой в колене ногой. И он не спит.

— Доброе утро, — я пытаюсь непринуждённо перекатиться на спину, но мне не хватает сил, так что в результате я просто мелко-мелко не то подрагиваю, не то подёргиваюсь.

— Доброе утро.

Кристо аккуратно переворачивает меня, поправляет одеяло-перину. Судя по движениям, проснулся он довольно давно и успел войти в силу.

— Извини, что сразу ухожу, но… я полтора часа ждал, — он словно откликается на мои мысли. Выскальзывает из-под одеяла и устремляется в сторону ванной. Я с облегчением вздыхаю: по крайней мере, из неловкой ситуации теперь не придётся выпутываться, ведь когда кто-то вышел, а потом вошёл, ситуация уже считается другой, правда?

Вот только я не думала, что, покинув ванную, «волк» заберётся назад в постель, к тому же устроится так близко от меня. Это не то, чтобы меня пугает — нет, Кристо точно не такой человек, чтобы пользоваться чужой беспомощностью — но как бы… напрягает, что ли. Я бы попыталась отодвинуться, но уже знаю, что в этой перине барахтаться бессмысленно. Кажется, мои чувства проступают на лице, потому что Кристо, поглядев на меня, говорит:

— Что-то не так? Могу положить тебя обратно.

— Куда — обратно?

— На меня.

Интересно, давно я стала замечать, что, когда он хочет пошутить, то, вместо того, чтобы улыбнуться, быстро и забавно дёргает бровями: вверх-вниз, словно чему-то мимолётно подивился?

Прежде он мне казался совершенно убийственно серьёзным. До того, как я пообщалась с по-настоящему серьёзным Марчином.

— На самом деле, просто холодно. Хочу ещё немного поваляться в мягком и тёплом. А то всё бегаешь, бегаешь, как собака — языком на бок, — Кристо демонстративно скрещивает руки под затылком и прикрывает глаза.

— А что, у Вайткусов не навалялся?

— Ага, навалялся. Всё время ждал, кто по нашу душу заявится и в каком количестве — с такими мыслями поваляешься. Кто-то, знаешь ли, должен охранять лагерь.

— А здесь чего не охраняешь? Это люди сюда не заходят, а жрецы могут запросто.

— Эй, а кто мне рассказывал, что усадьбу защищают черепа?

— Ой, да. Я забыла про них. Интересно, а Ядвига сможет сама поставить Марчина на место, когда он прорастёт, или лучше будет мне приехать?

— А он и об этом просил?

— Нет.

— Тогда не заморачивайся.

— Как — не заморачивайся? Это теперь и моя усадьба. Ведь, кроме Ядвиги, других близких родственников у Марчина нет, а я её опекун. И к тому же сама родственница.

— И после смерти старухи станешь владелицей усадьбы по закону?

— Понятия не имею. Но заботиться о доме кто-то же должен! Если объявятся другие наследники, то, конечно, я переложу это на них. А пока мне придётся заниматься всем самой. Приезжать раз или два в год. Наверняка тут давно не было ремонта, этим тоже придётся озаботиться. Черепа развешивать по мере созревания. Провести электричество и установить обогреватели хотя бы в спальнях. Купить козу было бы неплохо, если Ядвига умеет доить.