Священная охота

припасов мореходов: провизия явно была только что куплена на городском рынке. Повара во дворцах столичной знати могли бы, возможно, приготовить и более изысканные блюда, но угощение было вкусным и вовсе не похожим на походный рацион, которого ожидал Ингри. Сосредоточившись на еде, Ингри не успел остановить дружинника, наполнявшего чаши, как только питье в них убывало.

Уже давно наступила ночь, когда сидящие за столом начали сопротивляться попыткам заново наполнить их тарелки. Осуществление задуманного Ингри плана – дать времени и еде возможность протрезвить его достаточно, чтобы можно было отправиться во дворец хранителя печати – явно затянулось… Свет ламп озарял разгоряченные и лоснящиеся от жира лица вокруг.

Гул голосов смолк, когда один из дружинников обратился к Джоколу с какой-то просьбой. Тот улыбнулся и покачал головой, но потом кивнул и указал на Оттовина.

– Они желают услышать сказание, – шепнул Джокол Ингри. Оттовин поднялся, поставил одну ногу на скамью и прочистил горло. – Этой ночью мы их много услышим.

Чаши были наполнены новым напитком. Осторожно попробовав его, Ингри нашел, что на вкус он напоминает смесь сосновых иголок с ламповым маслом; даже дружинники Джокола пили его понемногу.

Оттовин начал напевный речитатив, ритмично отдававшийся от стенок шатра. Слова мелодичного языка островитян дразнили Ингри – они были почти узнаваемы, а иногда из плавного потока выныривали знакомые созвучия. Были ли то заимствования из вилдианского языка или просто совпадения, Ингри определить не мог.

– Он рассказывает историю Йетты и трех коров, – шепнул Ингри Джокол. – Это любимое сказание моих людей.

– Ты можешь перевести? – прошептал в ответ Ингри.

– Увы, нет.

– Слишком трудно?

Голубые глаза Джокола потупились, и гигант покраснел.

– Нет, слишком непристойно.

– Как, неужели ты не знаешь всех этих коротеньких словечек?

Джокол радостно хихикнул, откинулся на спинку скамьи, скрестил ноги и стал отбивать такт рукой. Ингри догадался, что ему только что удалось удачно пошутить – несмотря на языковой барьер и даже никого не обидев. Он пьяно ухмыльнулся и отхлебнул еще жидких сосновых иголок. Тут дружинники, теснившиеся на скамьях, разразились громким хохотом, и Оттовин поклонился и сел. Ему вручили полную чашу, и он осушил ее – этого, по-видимому, требовала традиция – одним глотком. Островитяне одобрительно завопили, потом начали выкрикивать имя своего князя; тот кивнул и, в свою очередь, поднялся на ноги. Всякое движение и разговоры смолкли, стало так тихо, что Ингри даже мог слышать плеск волн за бортом. Джокол сделал глубокий вдох и начал. После нескольких первых фраз Ингри понял, что слышит стихи – ритмичные и музыкальные. Вскоре ему также стало ясно, что выступление Джокола не будет ни коротким, ни простым.

– Сказание о подвигах, вот что это, – сообщал Ингри шепотом Оттовин, прикрыв рот рукой. – Хорошо! Теперь он редко сочиняет что-то, кроме любовных песен.

Звук голоса Джокола убаюкивал Ингри, как покачивание